же года, уличенный в возмутительных речах, он успел убежать и, тайно возвратясь
     домой в начале 1772 года, был схвачен и бежал опять. Здесь прекращаются
     сведения, собранные правительством на Дону. Сам Пугачев показал, что весь 1772
     год скитался он за польской границею и пришел оттуда на Яик, кормясь милостынею
     (о чем Фомин не упоминает ни слова). Г. Броневский, выписывая сие последнее
     показание, подчеркивает слово милостыня и ставит несколько знаков удивления
     (!!); но что ж удивительного в том, что нищий бродяга питается милостынею? Г.
     Броневский, не взяв на себя труда сличить мои показания с документами
     приложенными к "Истории Пугачевского бунта", кажется, не читал и манифеста о
     преступлениях казака Пугачева, в котором именно сказано, что он кормился от
     подаяния. (См. манифест от 19 декабря 1774 года, в "Приложении к Истории
     Пугачевского бунта".)
      Г. Броневский, опровергая свидетельство жены Пугачева, показания станичного
     атамана Фомина и официально обнародованное известие, пишет, что Пугачев в начале
     1772 года явился на Яике с польским фальшивым паспортом, которого он на Куме
     достать не мог. Пугачев в начале 1772 года был на Кубани и на Дону; он явился
     на Яик в конце того же года не с польским фальшивым паспортом, но с русским,
     данным ему от начальства, им обманутого, с Добрянского форпоста. Предание,
     слышанное г. Броневским, будто бы Пугачев, по обычаю предков (!), промышлял
     разбоями на Волге, на Куме и около Кизляра, ни на чем не основано и опровергнуто
     официальными, достовернейшими документами. Пугачев был подозреваем в воровстве
     (см. показание Фомина); но до самого возмущения Яицкого войска ни в каких
     разбоях не бывал.
      Г. Броневский, оспоривая достоверность неоспоримых документов, имел,
     кажется, в виду оправдать собственные свои показания, помещенные им в "Истории
     Донского войска". Там сказано, что природа одарила Пугачева чрезвычайной
     живостию и с неустрашимым мужеством, дала ему и силу телесную и твердость
     душевную; но что, к несчастию, ему не доставало самой лучшей и нужнейшей
     прикрасы - добродетели; что отец его был убит в 1738; что двенадцатилетний
     Пугачев, гордясь своим одиночеством, своею свободою, с дерзостию и самонадеянием
     вызывал детей равных с ним лет на бой, нападал храбро, бил их всегда; что в
     одной из таких забав убил он предводителя противной стороны; что по пятнадцатому
     году он уже не терпел никакой власти; что на двадцатом году ему стало тесно и
     душно на родной земле; что честолюбие мучило его; что вследствие того он сел
     однажды на коня и пустился искать приключений в чистое поле; что он поехал на
     восток, достигнул Волги и увидел большую дорогу; что, встретив четырех
     удальцов, начал он с ними грабить и разбойничать; что, вероятно, он занимался
     разбоями только во время мира, а во время войны служил в казачьих полках; что
     генерал Тотлебен, во время Прусской войны, увидев однажды Пугачева, сказал
     окружавшим его чиновникам: " чем более смотрю на сего казака, тем более
     поражаюсь сходством его с великим князем", и проч. и проч. (См. "Историю
     Донского войска" ч. II, гл. XI.) Все это ни на чем не основано и заимствовано г.
     Броневским из пустого немецкого романа - "Ложный Петр III", не заслуживающего
     никакого внимания. Г. Броневский, укоряющий меня в каких-то поэтических
     вымыслах, сам поступил неосмотрительно, повторив в своей "Истории" вымыслы
     столь нелепые.
     
     
      Критика г. Броневского.
     
      "Шигаев, думая заслужить себе прощение, задержал Пугачева и Хлопушу, и
     послал к оренбургскому губернатору сотника Логинова с предложением о выдаче
     самозванца". Но в поставленном тут же под • 12 примечании автор говорит, что сие
     показание Рычкова невероятно: ибо Пугачев и Шигаев, после бегства их из-под
     Оренбурга, продолжали действовать за-одно.
      Если показание Рычкова невероятно, то в текст и не должно было его ставить;
     если же Шигаев только в крайнем случае в самом деле думал предать Пугачева, то
     это обстоятельство не мешало продолжать действовать за-одно с Пугачевым: ибо
     беда еще не наступила. Историку, конечно, показалось трудным сличать
     противоречащие показания и выводить из них следствия; но это его обязанность, а
     не читателей.
     
     
      Объяснение.
     
      Выписываю точные слова текста и примечание на оный: "После сражения под
     Татищевой, Пугачев с 60 казаками пробился сквозь неприятельское войско и
     прискакал сам-пят в Бердскую слободу с известием о своем поражении. Бунтовщики
     начали выбираться из Берды, кто верхом, кто на санях. На воза громоздили
     заграбленное имущество. Женщины и дети шли пешие. Пугачев велел разбить бочки
     вина, стоявшие у его избы, опасаясь пьянства и смятения. Вино хлынуло по улице.
     Между тем Шигаев, видя, что все пропало, думал заслужить себе прощение и,
     задержав Пугачева и Хлопушу, послал от себя к оренбургскому губернатору с
     предложением о выдаче ему самозванца, и прося дать ему сигнал двумя пушечными
     выстрелами.
      "Примечание. Рычков пишет, что Шигаев велел связать Пугачева. Показание
     невероятное. Увидим, что Пугачев и Шигаев действовали за-одно несколько времени
     после бегства их из-под Оренбурга".
      Шигаев, человек лукавый и смышленый, мог под каким ни есть предлогом
     задержать нехитрого самозванца; но не думаю, чтоб он его связал: Пугачев этого
     ему бы не простил.
     
     
      Критика г. Броневского.
     
      Стр. 97. "Уфа была освобождена. Михельсон, нигде не останавливаясь, пошел на
     Тибинск, куда после Чесноковского дела прискакали Ульянов и Чика. Там они были
     схвачены казаками и выданы победителю, который отослал их скованных в Уфу". В
     примечании же 16-м (стр. 51), принадлежащем к сей V главе, сказано совсем
     другое, именно: "По своем разбитии, Чика с Ульяновым остановились ночевать в
     Богоявленском медно-плавильном заводе. Приказчик угостил их, и напоив до-пьяна,
     ночью связал и представил в Тобольск. Михельсон подарил 500 руб. приказчиковой
     жене, подавшей совет напоить беглецов".
     Место действия находилось в окрестностях Уфы, а по сему приказчик не имел нужды
     отсылать преступников в Тобольск, находящийся от Уфы в 1145 верстах.
     
     
      Объяснение.
     
      Если бы г. Броневский потрудился взглянуть на текст, то он тотчас исправил
     бы опечатку, находящуюся в примечании. В тексте сказано, что Ульянов и Чика были
     
     

Главная Страницы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Хостинг от