извлечь из этих эмоциональных россказней хоть какое-то рациональное зерно, Петрович в очередной раз приступил к своему необычайному повествованию:
      -- Будь моя воля, я бы этих попов грабил безбожно, потому как они такие же мироеды и утеснители бедного люда, но убивать -- это непорядок! Моя бы воля, я бы ихние церкви тоже все порушил, но нельзя -- порядок должон быть! А та баба -- она ведьма, настоящая ведьма!!! Мало того, что меня обесчестила, так еще и церкву на воздух пустила, а в ней двоих человек. Их-то за что? Она и меня хотела рвануть, да не на того напала! Я ее из-под земли достану и к ответу приведу!..
      Петрович говорил много, но сколько-нибудь ясная картина происшедшего так и не вырисовывалась. "Баба в черном", которую Петрович упорно именовал ведьмой, вполне походила на Анну Сергеевну, а то, что она сначала вошла в церковь, а потом, не выйдя оттуда, еще раз прошла мимо, Василий отнес либо на счет возбужденного состояния рассказчика, либо к трюкам Каширского. Правда, оставалось неясным, для чего Глухаревой (или кому бы то ни было) понадобилось взрывать храм, и что это за два человека, вошедшие туда еще до Анны Сергеевны.
      Василий понял одно: Нади здесь нет и, по-видимому, не было. А потому и его пребывание на Сорочьей теряло всякий смысл -- ясно было, что к развалинам храма его просто не подпустят. Да и "светиться" тут, пусть даже в облике "Савватея Пахомыча", тоже было не очень-то разумно -- Дубов увидел, как к руинам подошел отец Иоиль и, скрестив на груди руки, с неизбывной печалью глядел на останки храма, в котором служил Богу и людям долгие годы. "Неприметного господина" видно не было, но он мог подойти в любой миг.
      Стараясь не слишком обращать на себя внимание, Дубов выбрался из толпы и медленно побрел по Сорочьей улице. Он понимал, что убийство отца Александра и уничтожение Храма Всех Святых -- это звенья одной цепи, но сознавал также и то, что в создавшихся обстоятельствах вести самостоятельное расследование было очень затруднительно, почти невозможно. Волновало и другое -- где теперь Надя? Выбрав место побезлюднее, Василий расстегнул верхние пуговицы кафтана, извлек из внутреннего кармана кристалл и вполголоса попросил показать Надежду Чаликову. То, что он увидел в большой грани, заставило Василия резко ускорить шаги в направлении центра Царь-Города.
     
      x x x
     
      Хорошо знакомая Наде карета Рыжего, резво подпрыгивая, катилась по столичным улицам.
      -- Ну и что все это значит? -- после недолгого молчания спросил новоявленный градоначальник.
      Наде очень не хотелось пускаться в объяснения -- не могла же она говорить Рыжему об истинных причинах, приведших ее в царскую приемную. Поэтому в ответ на не очень определенный вопрос Рыжего она ответила столь же неопределенным встречным вопросом:
      -- Скажите, отчего вы так за меня перепугались? И что мне может грозить в тереме Путяты -- я ведь ничего плохого не сделала!
      Рыжий в ответ лишь выразительно вздохнул и покачал головой. Если бы он стал отвечать по существу, то пришлось бы сказать слишком много, а этого господину Рыжему ох как не хотелось.
      -- Кстати, поздравляю вас, -- спохватилась Надя. -- Думаю, теперь, когда вы получили такую должность, все пути к прогрессу открыты. Да еще с таким царем -- строгим, но справедливым.
      -- Спасибо, -- сдержанно поблагодарил Рыжий. -- К сожалению, поддержка царя -- это еще не все. Нужна поддержка общества, а с этим пока что не очень.
      -- Вот, кстати, во время открытия водопровода я провела небольшой социологический опрос на тему: "Как вы относитесь к преобразовательской деятельности господина Рыжего?", -- заметила Надя, извлекая из сумки уже знакомый нам диктофон. -- Не желаете ли послушать?
      Говоря о "социологическом опросе", Чаликова, мягко говоря, слегка преувеличивала: такой вопрос она задала только одной участнице торжеств, да и то не очень-то званной -- боярыне Новосельской. И теперь, непонятно почему, Надежде захотелось довести ответ мятежной боярыни до сведения Рыжего.
     
      ЧАЛИКОВА: -- Лукерья Кузьминишна, а какого мнения вы о Рыжем?
      НОВОСЕЛЬСКАЯ: -- Честно?
      ЧАЛИКОВА: -- Ну разумеется. Я так понимаю, что по-другому вы и не умеете.
      НОВОСЕЛЬСКАЯ: -- Я всегда возлагала на него большие надежды как на движителя всего нового и передового. Уже за одну только канализацию с водопроводом я бы воздвигла ему памятник. Но теперь, когда происходит... да вы сами видите, что происходит, заниматься водопроводом и делать вид, что ничего другого не замечаешь -- это уж, простите, по меньшей мере непристойно.
      ЧАЛИКОВА: -- Три стадии русского либерализма. Сначала "по возможности", потом "хоть что-нибудь", а в конце -- "применительно к подлости".
      НОВОСЕЛЬСКАЯ: -- Замечательно! Это вы могуче задвинули!
      ЧАЛИКОВА: -- Увы, не я -- Салтыков-Щедрин.
     
      Надя щелкнула кнопочкой. Лицо Рыжего сделалось почти официальным:
      -- Спасибо, я учту это мнение, равно как и все прочие. В качестве градоначальника я должен считаться с самыми широкими слоями общества.
      Когда Чаликова клала диктофон в сумку, ей показалось, что там чего-то не хватает. Она судорожно принялась рыться в содержимом сумки и вдруг
     

Главная 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200