лепной работы, как то: чаши с плодами, с цветами, или деревцы, с чучелами разных
     птиц. Потолки так же, как и темная стена, столярной работы и весьма красивы: это
     тоненькая вызолоченная решетка, лежащая на лаковом грунте, густого красного
     цвета. На полу я увидел знакомые мне по Испании эстеры, т. е. рогожки, весьма
     искусно сплетенные из тростника, род гениста, и употребляемые вместо ковров на
     полах кирпичных или каменных. Для защиты от яркости лучей в комнате, с трех
     сторон освещенной, кроме ставней, служат еще и цветные, узорчатые стекла в
     окнах, любимое рыцарских замков украшение, без сомнения, занятое европейцами от
     восточных народов, во время крестовых походов. Если в заключение сего общего
     описания ты представишь себе диван, т. е. подушки, некогда из шелковых тканей,
     на полу лежащие вокруг всех стен, исключая темной, ты будешь иметь понятие о
     лучших залах дворца, кроме трех или четырех, переделанных для императрицы
     Екатерины II, в европейском вкусе, с высокими диванами, креслами и столами. Сия
     последняя утварь особливо драгоценна для нас крещеных, ибо во всех странах, где
     
     проповедуется Коран, правоверные вместо столов употребляют низкие круглые
     скамьи, на которых ставят подносы, и едят на них сидя, поджав под себя ноги, на
     полу.
      Ты легко догадаться можешь, что в стороне от сего строения находился гарем,
     неприступный для всех, кроме хана, и для него одного имеющий сообщение чрез
     коридор с дворцом. Эта часть более всех в упадке. Разные домики, в коих некогда
     жертвы любви, или, лучше сказать, любострастия, томилися в неволе, представляют
     теперь печальную картину разрушения; обвалившиеся потолки, изломанные полы.
     Время сокрушило узилище; но что в том пользы, когда то же время, роком узницам
     определенное, протекло для них безотрадно, в рабских угождениях одному, не по
     сердцу избранному другу, но жестокому властелину! - а краю сего гарема стоит на
     большом дворе высокая шестиугольная беседка, с решетками вместо окон, из
     которой, как сказывают, ханские жены, невидимые, смотрели на игры, въезды послов
     и другие позорища. Иные говорят, будто тут хан любовался фазанами и показывал их
     любимицам своим. Это последнее потому только вероятно, что петух с семейством
     своим есть единственная картина, которую супруг-мусульманин может представлять
     невольницам своим в оправдание многоженства. - Между сею полусогнившею беседкою
     и комнатою, о которой я говорил, на нижнем помосте, с марморным фонтаном, есть
     прекрасный цветничек, где мирт и розы могли некогда внушать песни татарскому
     Анакреону.
      Но пора оставить сии грудь теснящие памятники невольничества и выйти подышать
     на чистом воздухе. Вот насупротив больших ворот, на конце двора, к горе
     примыкающегося, терасы в четыре уступа, на коих плодоносные деревья, виноград на
     решетках и прозрачные источники, с уступа на другой лиющиеся в каменные
     бассейны. Может быть, некогда мурзы-цередворцы, уподобляя Гиреев владыкам
     Вавилона, сравнивали и терасы их с висящими садами Семирамисы: но теперь
     крымское чудо сие представляет вид опустения, так как и все памятники в Тавриде.
     Более всего жаль драгоценнейшего здесь сокровища, воды: многие трубы уже
     засорились, а некоторые источники и совсем исчезли.
      За мечетью, вне двора, кладбище ханов и султанов владетельного дома Гиреев.
     Прах их покоится под белыми, марморными гробницами, осененными высокими
     тополями, ореховыми и шелковичными деревьями. Тут лежат Менгли и отец его,
     основатель могущества царства крымского. Все памятники покрыты надписями...
      Прежде нежели оставить сию юдоль сна непробудного, я укажу тебе отсюда на
     холм, влево от верхней садовой терасы, на коем стоит красивое здание с круглым
     куполом: это мавзолей прекрасной грузинки, жены хана Керим-Гирея. Новая Заира,
     силою прелестей своих, она повелевала тому, кому все здесь повиновалось; но не
     долго: увял райский цвет в самое утро жизни своей, и безотрадный Керим соорудил
     любезной памятник сей, дабы ежедневно входить в оный и утешаться слезами над
     прахом незабвенной. Я сам хотел поклониться, гробу красавицы, но нет уже более
     входа к нему: дверь наглухо заложена.
      Странно очень, что все здешние жители непременно хотят, чтобы эта красавица
     была не грузинка, а полячка, именно какая-то Потоцкая, будто бы похищенная
     Керим-Гиреем. Сколько я ни спорил с ними, сколько ни уверял их, что предание сие
     не имеет никакого исторического основания, и что во второй половине XVIII века
     не так легко было татарам похищать полячек; все доводы мои остались
     бесполезными: они стоят в одном: красавица была Потоцкая; и я другой причины
     упорству сему не нахожу, как разве принятое и справедливое мнение, что красота
     женская есть, так сказать, принадлежность рода Потоцких".
     
     (*) Селамид владел от 1587 до 1610.
     
     
      II.
     
     ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА.
     
      Из Азии переехали мы в Европу(*) на корабле. Я тотчас отправился на так
     названную Митридатову гробницу (развалины какой-то башни); там сорвал цветок для
     памяти и на другой день потерял без всякого сожаления. Развалины Пантикапеи не
     сильнее подействовали на мое воображение. Я видел следы улиц, полузаросший ров,
     старые кирпичи и только. Из Феодосии до самого Юрзуфа ехал я морем. Всю ночь не
     спал; луны не было; звезды блистали; передо мною в тумане тянулись полуденные
     горы... "Вот Четырдаг", сказал мне капитан. Я не различил его, да и не
     любопытствовал. Перед светом я заснул. Между тем корабль остановился в виду
     Юрзуфа, Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли;
     плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам,
     тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ними; справа огромный Аю-
     даг... и кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск, и воздух
     полуденный...
      В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тотчас привык
     к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностию
     неаполитанского Lazzaroni. Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря и
     заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я
     посещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество. Вот все, что
     пребывание мое в Юрзуфе оставило у меня в памяти.
      Я объехал полуденный берег, и путешествие М. оживило во мне много
     воспоминаний, но страшный переход его по скалам Кикенеиса не оставил ни
     малейшего следа в моей памяти. По горной лестнице взобрались мы пешком, держа за
     хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно, и казалось каким-
     то таинственным, восточным обрядом. Мы переехали горы, и первый предмет,
     поразивший меня, была береза, северная береза! Сердце мое сжалось: я начал уж
     тосковать о милом полудне, хотя все еще находился в Тавриде, все еще видел и
     тополи и виноградные лозы. Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю
     оставили во мне сильное впечатление. Тут же видел я и баснословные развалины
     храма Дианы. Видно мифологические предания счастливее для меня воспоминаний
     исторических, по крайней мере тут посетили меня рифмы.
     
     

Главная Страницы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Хостинг от