Виден одинокой.
     ................................
     Вдруг метелица кругом;
     Снег валит клоками;
     Черный вран, свистя крылом,
     Вьется над санями;
     Вещий стон гласит печаль!
     Кони торопливы
     Чутко смотрят в темну даль,
     Воздымая гривы...
      Жуковский.
     
     
     В конце 1811 года, в эпоху нам достопамятную, жил в своем поместье Ненарадове
     добрый Гаврила Гаврилович Р**. Он славился во всей округе гостеприимством и
     радушием; соседи поминутно ездили к нему поесть, попить, поиграть по пяти копеек
     в бостон с его женою, а некоторые для того, чтоб поглядеть на дочку их, Марью
     Гавриловну, стройную, бледную и семнадцатилетнюю девицу. Она считалась богатой
     невестою, и многие прочили ее за себя или за сыновей.
      Марья Гавриловна была воспитана на французских романах, и следственно была
     влюблена. Предмет, избранный ею, был бедный армейский прапорщик, находившийся в
     отпуску в своей деревне. Само по себе разумеется, что молодой человек пылал
     равною страстию, и что родители его любезной, заметя их взаимную склонность,
     запретили дочери о нем и думать, а его принимали хуже, нежели отставного
     заседателя.
      Наши любовники были в переписке, и всякой день видались на едине в сосновой
     роще или у старой часовни. Там они клялися друг другу в вечной любви, сетовали
     на судьбу и делали различные предположения. Переписываясь и разговаривая таким
     образом, они (что весьма естественно) дошли до следующего рассуждения: если мы
     друг без друга дышать не можем, а воля жестоких родителей препятствует нашему
     благополучию, то нельзя ли нам будет обойтись без нее? Разумеется, что эта
     счастливая мысль пришла сперва в голову молодому человеку, и что она весьма
     понравилась романическому воображению Марьи Гавриловны.
      Наступила зима и прекратила их свидания; но переписка сделалась тем живее.
     Владимир Николаевич в каждом письме умолял ее предаться ему, венчаться тайно,
     скрываться несколько времени, броситься потом к ногам родителей, которые конечно
     будут тронуты наконец героическим постоянством и несчастием любовников, и скажут
     им непременно: Дети! придите в наши объятия.
      Марья Гавриловна долго колебалась; множество планов побега было отвергнуто.
     Наконец она согласилась: в назначенный день она должна была не ужинать и
     удалиться в свою комнату под предлогом головной боли. Девушка ее была в
     заговоре; обе они должны были выдти в сад через заднее крыльцо, за садом найти
     готовые сани, садиться в них и ехать за пять верст от Ненарадова в село Жадрино,
     прямо в церковь, где уж Владимир должен был их ожидать.
      Накануне решительного дня, Марья Гавриловна не спала всю ночь; она
     укладывалась, увязывала белье и платье, написала длинное письмо к одной
     чувствительной барышне, ее подруге, другое к своим родителям. Она прощалась с
     ними в самых трогательных выражениях, извиняла свой проступок неодолимою силою
     страсти, и оканчивала тем, что блаженнейшею минутою жизни почтет она ту, когда
     позволено будет ей броситься к ногам дражайших ее родителей. Запечатав оба
     письма тульской печаткою, на которой изображены были два пылающие сердца с
     приличной надписью, она бросалась на постель перед самым рассветом и задремала;
     но и тут ужасные мечтания поминутно ее пробуждали. То казалось ей, что в самую
     минуту, как она садилась в сани, чтоб ехать венчаться, отец ее останавливал ее,
     с мучительной быстротою тащил ее по снегу и бросал в темное, бездонное
     подземелие... и она летела стремглав с неизъяснимым замиранием сердца; то видела
     она Владимира, лежащего на траве, бледного, окровавленного. Он, умирая, молил ее
     пронзительным голосом поспешать с ним обвенчаться... другие безобразные,
     бессмысленные видения неслись перед нею одно за другим. Наконец она встала,
     бледнее обыкновенного и с непритворной головною болью. Отец и мать заметили ее
     беспокойство; их нежная заботливость и беспрестанные вопросы: что с тобою, Маша?
     не больна ли ты, Маша? раздирали ее сердце. Она старалась их успокоить, казаться
     веселою, и не могла. Наступил вечер. Мысль, что уже в последний раз провожает
     она день посреди своего семейства, стесняла ее сердце. Она была чуть жива; она
     втайне прощалась со всеми особами, со всеми предметами, ее окружавшими.
      Подали ужинать; сердце ее сильно забилось. Дрожащим голосом объявила она, что
     ей ужинать не хочется, и стала прощаться с отцом и матерью. Они ее поцаловали и,
     по обыкновению, благословили: она чуть не заплакала. Пришед в свою комнату, она
     кинулась в кресла и залилась слезами. Девушка уговаривала ее успокоиться и
     ободриться. Все было готово. Через полчаса Маша должна была навсегда оставить
     родительский дом, свою комнату, тихую девическую жизнь... На дворе была мятель;
     ветер выл, ставни тряслись и стучали; все ёказалось ей угрозой и печальным
     предзнаменованием. Скоро в доме все утихло и заснуло. Mаша окуталась шалью,
     надела теплый капот, взяла в руки шкатулку свою и вышла на заднее крыльцо.
     Служанка несла за нею два узла. Они сошли в сад. Мятель не утихала; ветер дул
     навстречу, как будто силясь остановить молодую преступницу. Они насилу дошли до
     конца сада. На дороге сани дожидались их. Лошади, прозябнув, не стояли на месте;
     кучер Владимира расхаживал перед оглоблями, удерживая ретивых. Он помог барышне
     и ее девушке усесться и уложить узлы и шкатулку, взял возжи, и лошади полетели.
     Поручив барышню попечению судьбы и искусству Терешки кучера, обратимся к
     молодому нашему любовнику.
      Целый день Владимир был в разъезде. Утром был он у жадринского священника;
     насилу с ним уговорился; потом поехал искать свидетелей между соседними
     помещиками. Первый, к кому явился он отставной сорокалетний корнет Дравин,
     согласился с охотою. Это приключение, уверял он, напоминало ему прежнее время и
     гусарские проказы. Он уговорил Владимира остаться у него отобедать, и уверил
     его, что за другими двумя свидетелями дело не станет. В самом деле тотчас после
     обеда явились землемер Шмит в усах и шпорах, и сын капитан-исправника, мальчик
     лет шестнадцати, недавно поступивший в уланы. Они не только приняли предложение
     Владимира, но даже клялись ему в готовности жертвовать для него жизнию. Владимир
     обнял их с восторгом, и поехал домой приготовляться.
      Уже давно смеркалось. Он отправил своего надежного Терешку в Ненарадово с
     своею тройкою и с подробным, обстоятельным наказом, а для себя велел заложить
     маленькие сани в одну лошадь, и один без кучера отправился в Жадрино, куда часа
     через два должна была приехать и Марья Гавриловна. Дорога была ему знакома, а
     езды всего двадцать минут.
      Но едва Владимир выехал за околицу в поле, как поднялся ветер и сделалась
     такая мятель, что он ничего не взвидел. В одну минуту дорогу занесло;
     окрестность исчезла во мгле мутной и желтоватой, сквозь которую летели белые
     хлопья снегу; небо слилося с землею. Владимир очутился в поле и напрасно хотел
     снова попасть на дорогу; лошадь ступала наудачу и поминутно то взъезжала на
     
     

Главная Страницы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Хостинг от