- Paul! - закричала графиня из-за ширмов: - пришли мне какой-нибудь новый
     роман, только, пожалуйста, не из нынешних.
      - Как это, grand'maman?
      - То есть, такой роман, где бы герой не давил ни отца, ни матери, и где бы не
     было утопленных тел. Я ужасно боюсь утопленников!
      - Таких романов нынче нет. Не хотите ли разве русских?
      - А разве есть русские романы?.. Пришли, батюшка, пожалуйста пришли!
      - Простите, grand'maman: я спешу... Простите, Лизавета Ивановна! Почему же вы
     думали, что Нарумов инженер?
      И Томский вышел из уборной.
      Лизавета Ивановна осталась одна: она оставила работу и стала глядеть в окно.
     Вскоре на одной стороне улицы из-за угольного дома показался молодой офицер.
     Румянец покрыл ее щеки: она принялась опять за работу, и наклонила голову над
     самой канвою. В это время вошла графиня, совсем одетая.
      - Прикажи, Лизанька, - сказала она, - карету закладывать, и поедем
     прогуляться.
      Лизанька встала из-за пяльцев и стала убирать свою работу.
      - Что ты, мать моя! глуха, что ли! - закричала графиня. - Вели скорей
     закладывать карету.
      - Сейчас! - отвечала тихо барышня, и побежала в переднюю.
      Слуга вошел, и подал графине книги от князя Павла Александровича.
      - Хорошо! Благодарить, - сказала графиня. - Лизанька, Лизанька! да куда ж ты
     бежишь?
      - Одеваться.
      - Успеешь, матушка. Сиди здесь. Раскрой-ка первый том; читай вслух...
      Барышня взяла книгу, и прочла несколько строк.
      - Громче! - сказала графиня. - Что с тобою, мать моя? с голосу спала, что
     ли?.. Погоди: подвинь мне скамеечку, ближе... ну! -
      Лизавета Ивановна прочла еще две страницы. Графиня зевнула.
      - Брось эту книгу, - сказала она: - что за вздор! Отошли это князю Павлу, и
     вели благодарить... Да что ж карета?
      - Карета готова, - сказала Лизавета Ивановна, взглянув на улицу.
      - Что ж ты не одета? - сказала графиня: - всегда надобно тебя ждать! Это,
     матушка, несносно.
      Лиза побежала в свою комнату. Не прошло двух минут, графиня начала звонить изо
     всей мочи. Три девушки вбежали в одну дверь, а камердинер в другую.
      - Что это вас не докличешься? - сказала им графиня. - Сказать Лизавете
     Ивановне, что я ее жду.
      Лизавета Ивановна вошла в капоте и в шляпке.
      - Наконец, мать моя! - сказала графиня. - Что за наряды! Зачем это?. . кого
     прельщать?.. А какова погода? - кажется, ветер.
      - Никак нет-с, ваше сиятельство! очень тихо-с! - отвечал камердинер.
      - Вы всегда говорите наобум! Отворите форточку. Так и есть: ветер! и
     прехолодный! Отложить карету! Лизанька, мы не поедем нечего было наряжаться.
      - И вот моя жизнь! - подумала Лизавета Ивановна.
      В самом деле, Лизавета Ивановна была пренесчастное создание. Горек чужой хлеб,
     говорит Данте, и тяжелы ступени чужого крыльца, а кому и знать горечь
     зависимости, как не бедной воспитаннице знатной старухи? Графиня ***, конечно,
     не имела злой души; но была своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа
     и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди, отлюбившие в свой век и
     чуждые настоящему. Она участвовала во всех суетностях большого света, таскалась
     на балы, где сидела в углу, разрумяненная и одетая по старинной моде, как
     уродливое и необходимое украшение бальной залы; к ней с низкими поклонами
     подходили приезжающие гости, как по установленному обряду, и потом уже никто ею
     не занимался. У себя принимала она весь город, наблюдая строгий этикет и не
     узнавая никого в лицо. Многочисленная челядь ее, разжирев и поседев в ее
     передней и девичьей, делала, что хотела, наперерыв обкрадывая умирающую старуху.
     Лизавета Ивановна была домашней мученицею. Она разливала чай, и получала
     выговоры за лишний расход сахара; она вслух читала романы, и виновата была во
     всех ошибках автора; она сопровождала графиню в ее прогулках, и отвечала за
     погоду и за мостовую. Ей было назначено жалованье, которое никогда не
     доплачивали; а между тем требовали от нее, чтоб она одета была, как и все, то
     есть как очень немногие. В свете играла она самую жалкую роль. Все ее знали, и
     никто не замечал; на балах она танцовала только тогда, как не доставало vis-а-
     vis, и дамы брали ее под руку всякой раз, как им нужно было идти в уборную
     поправить что-нибудь в своем наряде. Она была самолюбива, живо чувствовала свое
     положение, и глядела кругом себя, - с нетерпением ожидая избавителя; но молодые
     люди, расчетливые в ветреном своем тщеславии, не удостоивали ее внимания, хотя
     Лизавета Ивановна была сто раз милее наглых и холодных невест, около которых они
     увивались. Сколько раз, оставя тихонько скучную и пышную гостиную, она уходила
     плакать в бедной своей комнате, где стояли ширмы, оклеенные обоями, комод,
     зеркальце и крашена
     я кровать, и где сальная свеча темно горела в медном шандале!
      Однажды, - это случилось два дня после вечера, описанного в начале этой
     повести, и за неделю перед той сценой, на которой мы остановились, - однажды
     Лизавета Ивановна, сидя под окошком за пяльцами, нечаянно взглянула на улицу, и
     увидела молодого инженера, стоящего неподвижно и устремившего глаза к ее окошку.
     Она опустила голову и снова занялась работой; через пять минут взглянула опять,
     - молодой офицер стоял на том же месте. Не имея привычки кокетничать с прохожими
     офицерами, она перестала глядеть на улицу, и шила около двух часов, не
     приподнимая головы. Подали обедать. Она встала, начала убирать свои пяльцы, и,
     взглянув нечаянно на улицу, опять увидела офицера. Это показалось ей довольно
     странным. После обеда она подошла к окошку с чувством некоторого беспокойства,
     но уже офицера не было, - и она про него забыла...
      Дня через два, выходя с графиней садиться в карету, она опять его увидела. Он
     стоял у самого подъезда, закрыв лицо бобровым воротником: черные глаза его
     сверкали из-под шляпы. Лизавета Ивановна испугалась, сама не зная чего, и села в
     карету с трепетом неизъяснимым.
      Возвратясь домой, она подбежала к окошку, - офицер стоял на прежнем месте,
     устремив на нее глаза: она отошла, мучась любопытством и волнуемая чувством, для
     нее совершенно новым.
      С того времени не проходило дня, чтоб молодой человек, в известный час, не
     являлся под окнами их дома. Между им и ею учредились неусловленные сношения.
     Сидя на своем месте за работой, она чувствовала его приближение, - подымала
     голову, смотрела на него с каждым днем долее и долее. Молодой человек, казалось,
     был за то ей благодарен: она видела острым взором молодости, как быстрый румянец
     покрывал его бледные щеки всякой раз, когда взоры их встречались. Через неделю
     она ему улыбнулась...
      Когда Томский спросил позволения представить графине своего приятеля, сердце
     бедной девушки забилось. Но узнав, что Нарумов не инженер, а конногвардеец, она
     сожалела, что нескромным вопросом высказала свою тайну ветреному Томскому.
     
     

Главная Страницы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Хостинг от