потребовал от русского начальства выдачи разбойника.
      Полиция стала доискиваться. Узнали, что Кирджали в самом деле находится в
     Кишиневе. Его поймали в доме беглого монаха, вечером, когда он ужинал, сидя в
     потемках с семью товарищами. Кирджали засадили под караул. Он не стал скрывать
     истины, и признался, что он Кирджали. "Но, - прибавил он, - с тех пор, как я
     перешел за Прут, я не тронул ни волоса чужого добра, не обидел и последнего
     цыгана. Для турков, для молдаван, для валахов я конечно разбойник, но для
     русских я гость. Когда Сафианос, расстреляв всю свою картечь, пришел к нам в
     карантин, отбирая у раненых для последних зарядов пуговицы, гвозди, цепочки и
     набалдашники с атаганов, я отдал ему двадцать бешлыков, и остался без денег. Бог
     видит, что я, Кирджали, жил подаянием! За что же теперь русские выдают меня моим
     врагам?" После того Кирджали замолчал и спокойно стал ожидать разрешения своей
     участи.
      Он дожидался не долго. Начальство, не обязанное смотреть на разбойников с их
     романтической стороны, и убежденное в справедливости требования, повелело
     отправить Кирджали в Яссы.
      Человек с умом и сердцем, в то время неизвестный молодой чиновник, ныне
     занимающий важное место, живо описывал мне его отъезд.
      У ворот острога стояла почтовая каруца... (Может быть, вы не знаете, что такое
     каруца. Это низенькая, плетеная тележка, в которую еще недавно впрягались
     обыкновенно шесть или восемь клячонок. Молдаван в усах и в бараньей шапке, сидя
     верхом на одной из них, поминутно кричал и хлопал бичом, и клячонки его бежали
     рысью довольно крупной. Если одна из них начинала приставать, то он отпрягал ее
     с ужасными проклятиями, и бросал на дороге, не заботясь об ее участи. На
     обратном пути он уверен был найти ее на том же месте, спокойно пасущуюся на
     зеленой степи. Нередко случалось, что путешественник, выехавший из одной станции
     на осьми лошадях, приезжал на другую на паре. Так было лет пятнадцать тому
     назад. Ныне в обрусевшей Бессарабии переняли русскую упряжь и русскую телегу.)
      Таковая каруца стояла у ворот острога в 1821 году, в одно из последних чисел
     сентября месяца. Жидовки, спустя рукава и шлепая туфлями, арнауты в своем
     оборванном и живописном наряде, стройные молдаванки с черноглазыми ребятами на
     руках окружали каруцу. Мужчины хранили молчание, женщины с жаром чего-то
     ожидали.
      Ворота отворились, и несколько полицейских офицеров вышли на улицу; за ними
     двое солдат вывели скованного Кирджали.
      Он казался лет тридцати. Черты смуглого лица его были правильны и суровы. Он
     был высокого росту, широкоплеч, и вообще в нем изображалась необыкновенная
     физическая сила. Пестрая чалма наискось покрывала его голову, широкий пояс
     обхватывал тонкую поясницу; долиман из толстого синего сукна, широкие складки
     рубахи, падающие выше колен, и красивые туфли составляли остальной его наряд.
     Вид его был горд и спокоен.
      Один из чиновников, краснорожий старичок, в полинялом мундире, на котором
     болтались три пуговицы, прищемил оловянными очками багровую шишку, заменявшую у
     него нос, развернул бумагу и, гнуся, начал читать на молдавском языке. Время от
     времени он надменно взглядывал на скованного Кирджали, к которому, повидимому,
     относилась бумага. Кирджали слушал его со вниманием. Чиновник кончил свое
     чтение, сложил бумагу, грозно прикрикнул на народ, приказав ему раздаться - и
     велел подвезти каруцу. Тогда Кирджали обратился к нему, и сказал ему несколько
     слов на молдавском языке; голос его дрожал, лицо изменилось; он заплакал и
     повалился в ноги полицейского чиновника, загремев своими цепями. Полицейский
     чиновник, испугавшись, отскочил; солдаты хотели было приподнять Кирджали, но он
     встал сам, подобрал свои кандалы, шагнул в каруцу и закричал: Гайда! Жандарм
     сел подле него, молдаван хлопнул бичом, и каруца покатилась.
      - Что это говорил вам Кирджали? - спросил молодой чиновник у полицейского.
      - Он (видите-с) просил меня, - отвечал, смеясь, полицейский, - чтоб я
     позаботился о его жене и ребенке, которые живут недалече от Килии в болгарской
     деревне - он боится, чтоб и они из-за него не пострадали. Народ глупый-с.
      Рассказ молодого чиновника сильно меня тронул. Мне было жаль бедного Кирджали.
     Долго не знал я ничего об его участи. Несколько лет уже спустя, встретился я с
     молодым чиновником. Мы разговорились о прошедшем.
      - А что ваш приятель Кирджали? - спросил я, - не знаете ли, что с ним
     сделалось?
      - Как не знать, - отвечал он, и рассказал мне следующее:
      Кирджали, привезенный в Яссы, представлен был паше, который присудил его быть
     посажену на кол. Казнь отсрочили до какого-то праздника. Покаместь заключили его
     в тюрьму.
      Невольника стерегли семеро турок (люди простые и в душе такие же разбойники,
     как и Кирджали); они уважали его, и с жадностию, общею всему Востоку, слушали
     его чудные рассказы.
      Между стражами и невольником завелась тесная связь. Однажды Кирджали сказал
     им: Братья! час мой близок. Никто своей судьбы не избежит. Скоро я с вами
     расстанусь. Мне хотелось бы вам оставить что-нибудь на память.
      Турки развесили уши.
      - Братья, - продолжал Кирджали, - три года тому назад, как я разбойничал с
     покойным Михайлаки, мы зарыли в степи недалече от Ясс котел с гальбинами.
     Видно ни мне, ни ему не владеть этим кладом. Так и быть: возьмите его себе и
     разделите полюбовно.
      Турки чуть с ума не сошли. Пошли толки, как им будет найти заветное место?
     Думали, думали и положили, чтобы Кирджали сам их повел.
      Настала ночь. Турки сняли оковы с ног невольника, связали ему руки веревкою, и
     с ним отправились из города в степь.
      Кирджали их повел, держась одного направления, от одного кургана к другому.
     Они шли долго. Наконец Кирджали остановился близ широкого камня, отмерил
     двадцать шагов на полдень, топнул и сказал: здесь.
      Турки распорядились. Четверо вынули свои атаганы и начали копать землю. Трое
     остались на страже. Кирджали сел на камень, и стал смотреть на их работу.
      - Ну что? скоро ли? - спрашивал он, - дорылись ли?
      - Нет еще, - отвечали турки, и работали так, что пот лил с них градом.
      Кирджали стал оказывать нетерпение.
      - Экой народ, - говорил он. - И землю-то копать порядочно не умеют. Да у меня
     дело было бы кончено в две минуты. Дети! развяжите мне руки, дайте атаган.
      Турки призадумались, и стали советоваться. - Что же? (решили они) развяжем ему
     руки, дадим атаган. Что за беда? Он один, нас семеро. - И турки развязали ему
     руки и дали ему атаган.
      Наконец Кирджали был свободен и вооружен. Что-то должен он был
     почувствовать!.. Он стал проворно копать, сторожа ему помогали... Вдруг он в
     одного из них вонзил свой атаган и, оставя булат в его груди, выхватил из-за его
     пояса два пистолета.
      Остальные шесть, увидя Кирджали вооруженного двумя пистолетами, разбежались.
      Кирджали ныне разбойничает около Ясс. Недавно писал он господарю, требуя от
     него пяти тысяч левов, и грозясь, в случае неисправности в платеже, зажечь
     
     

Главная Страницы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Хостинг от