- Послушай, - сказал я Савельичу, - пошли кого-нибудь верьхом к перевозу,
     навстречу гусарскому полку; и вели дать знать полковнику об нашей опасности. -
     Да кого же послать, сударь! Все мальчишки бунтуют - а лошади все захвачены!
     Ахти! Вот уж на дворе - до анбара добираются. -
      В это время за дверью раздалось несколько голосов. Я молча дал знак матушке и
     Марье Ивановне удалиться в угол, обнажил саблю и прислонился к стене у са<мой>
     двери. Батюшка взял пистолеты и на обоих взвел кур<ки>, и стал подле меня.
     Загремел замок, дверь отворилась и голова земского показалась. - Я ударил по ней
     саблею и он упал, заградив вход. В ту же минуту батюшка выстрелил в дверь из
     пистолета. Толпа, осаждавшая нас, отбежала с проклятиями. Я перетащил через
     порог раненого и запер дверь внутреннею петлею. Двор был полон вооруженных
     людей. - Между ими узнал я Швабрина.
      - Не бойтесь, - сказал я женщинам, - есть надежда. А вы, батюшка, уже более не
     стреляйте. Побережем последний заряд. -
      Матушка молча молилась богу - Марья Ивановна стояла подле нее, с ангельским
     спокойствием ожидая решения судьбы нашей. За дверьми раздавались угрозы, брань и
     проклятия. Я стоял на своем месте, готовясь изрубить первого смельчака. Вдруг
     злодеи замолчали. Я услышал голос Швабрина, зовущего меня по имени.
      - Я здесь, чего ты хочешь?
      - Сдайся, Буланин, противиться напрасно. Пожалей своих стариков. Упрямством
     себя не спасешь. Я до вас доберусь!
      - Попробуй, изменник!
      - Не стану ни сам соваться попустому, ни своих людей тратить. А велю поджечь
     анбар и тогда посмотрим, что ты станешь делать, Дон-Кишот белогорский. Теперь
     время обедать. Покаместь сиди, да думай на досуге. До свидания, Марья Ивановна
     не извиняюсь перед вами: вам, вероятно, не скучно в потемках с вашим рыцарем.
      Швабрин удалился, и остав<ил> караул у анбара. Мы молчали. Каждый из нас думал
     про себя, не смея сообщить другому своих мыслей. - Я воображал себе все, что в
     состоянии был учинить озлобленный Швабрин. О себе я почти не заботился.
     Признаться ли? И участь родителей моих не столько ужасала меня, как судьба Марьи
     Ивановны. Я знал, что матушка была обожаема крестьянами и дворовыми людьми,
     ба<тюшка>, несмотря на свою строгость, был также любим, ибо был справедлив и
     знал истинные нужды подвластных ему людей. Бунт их был заблуждение, мгновенное
     пьянство, а не изъявление их негодования. Тут пощада была вероятна. Но Марья
     Ивановна? Какую участь готовил ей развратный и бессовестный человек! Я не смел
     остановить<ся> на этой ужасной мысли и готовился, прости господи, скорее
     умертвить ее, нежели вторично увидеть в руках жестокого недруга.
      Прошло еще около часа. В деревне раздавались песни пьяных. Караульные наши им
     завидовали и, досадуя на нас, ругались и стращали нас истязаниями и смертью. -
     Мы ожидали последствия угрозам Швабрина. Наконец сделалось большое движение на
     дворе, и мы опять услышали голос Швабрина.
      - Что, надумались ли вы? Отдаетесь ли добровольно в мои руки?
      Никто ему не отвечал. Подождав немного, Швабрин велел принести соломы. - Через
     несколько минут вспыхнул огонь, и осветил темный анбар - и дым начал пробиваться
     из-под щелей порога. Тогда Марья Ивановна подошла ко мне и тихо, взяв меня за
     руку, сказала: - Полно, Петр Андреич! Не губите за меня и себя и родителей.
     Выпустите меня. Швабрин меня послушает.
      - Ни за что, - закричал я с сердцем. - Знаете ли вы, что вас ожидает?
      - Бесчестия я не переживу, - отвечала она спокойно. - Но, может быть, я спасу
     моего избавителя, и семью, которая так великодушно призрела мое бедное
     сиротство. Прощайте, Андрей Петрович. Прощайте, <Авдотья Васильевна>. Вы были
     для меня более, чем благодетели. Благословите меня. Простите же и вы, Петр
     Андреич. Будьте уверены, что... что... - тут она заплакала... и закрыла лицо
     руками... Я был как сумасшедший. Матушка плакала.
      - Полно врать, Марья Ивановна, - сказал мой отец. - Кто тебя пустит одну к
     разбойникам! Сиди здесь, и молчи. Умирать, так умирать уж вместе.
      - Слушай - что там еще говорят?
      - Сдаетесь ли? кричал Швабрин. Видите? через пять минут вас изжарят.
      - Не сдадимся, злодей! отвечал ему батюшка твердым голосом. Лицо его, покрытое
     морщинами, оживлено было удивительною бодростию, глаза грозно сверкали из-под
     седых бровей. - И обратясь ко мне сказал: "Теперь пора!"
      Он отпер двери. Огонь ворвался и взвился по бревнам, законопаченным сухим
     мохом. Батюшка выстрелил из пистолета и шагнул за пылающий порог, закричав: "Все
     за мною". - [Я схватил] за руки матушку <и> Марью Ивановну и быстро вывел их на
     воздух. У порога лежал Швабрин, простреленный дряхлою рукою отца моего; толпа
     разбойников, бежавшая от неожиданной нашей вылазки, тотчас ободрилась и начала
     нас окружать. Я успел нанести еще несколько ударов, но кирпич, удачно брошенный,
     угодил мне прямо в грудь. Я упал и на минуту лишился чувств. Пришед в себя,
     увидел я Швабрина, сидевшего на окровавленной траве, и перед ним все наше
     семейство. Меня поддерживали под руки. - Толпа крестьян, казаков и башкирцев
     окружала нас. Швабрин был ужасно бледен. Одной рукой прижимал он раненый бок.
     Лицо его изображало мучение и злобу. Он медленно поднял голову, взглянул на меня
     и произнес слабым и невнятным голосом:
      - Вешать его... и всех... кроме ее...
      Тотчас толпа злодеев окружила нас и с криком потащила к воротам. Но вдруг они
     нас оставили и разбежались; в ворота въехал Гринев, - и за ним целый эскадрон с
     саблями наголо.
     
     
      Бунтовщики утекали во все стороны; гусары их преследовали, рубили и хватали в
     плен. Гринев соскочил с лошади, [поклонился] батюшке и матушке и крепко пожал
     мне руку. - Кстати же я подоспел, сказал он нам. А! вот и твоя невеста. - Марья
     Ивановна покраснела по уши. Батюшка к нему подошел и благодарил его с видом
     спокойным, хотя и тронутым. Матушка обнимала его, называя ангелом избавителем. -
     Милости просим к нам, сказал ему батюшка и повел его к нам в дом.
      Проходя мимо Швабрина, Гринев остановился. - Это кто? - спросил он, глядя на
     раненого. - Это сам предводитель, начальник шайки, - отвечал мой отец с
     некоторой гордостью, обличающей старого воина, - бог помог дряхлой руке моей
     наказать молодого злодея и отомстить ему за кровь моего сына.
      - Это Швабрин, сказал я Гриневу.
      - Швабрин! Очень рад. Гусары! возьмите его! Да сказать нашему лекарю, чтоб он
     перевязал ему рану и берег его как зеницу ока. Швабрина надобно непременно
     представить в секретную Казанскую комиссию. Он один из главных преступников, и
     показания его должны быть важны.
      Швабрин открыл томный взгляд. На лице его ничего не изображалось кроме
     физической муки. Гусары отнесли его на плаще.
      Мы вошли в комнаты. С трепетом смотрел я вокруг себя, припоминая свои
     младенческие годы. Ничто в доме не изменилось, все было на прежнем месте.
     Швабрин не дозволил его разграбить, сохраняя в самом своем унижении невольное
     отвращение от бесчестного корыстолюбия. Слуги явились в переднюю. Они не
     участвовали в бунте, и от чистого сердца радовались нашему избавлению. Савельич
     
     

Главная Страницы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Хостинг от