Зурина: отправить Марью Ивановну в деревню и остаться в его отряде.
      Савельич явился меня раздевать; я объявил ему, чтоб на другой же день готов он
     был ехать в дорогу с Марьей Ивановной. Он было заупрямился. "Что ты, сударь? Как
     же я тебя-то покину? Кто за тобою будет ходить? Что скажут родители твои?"
      Зная упрямство дядьки моего, я вознамерился убедить его лаской и искренностию.
     - Друг ты мой, Архип Савельич! - сказал я ему. - Не откажи, будь мне
     благодетелем; в прислуге здесь я нуждаться не стану, а не буду спокоен, если
     Марья Ивановна поедет в дорогу без тебя. Служа ей, служишь ты и мне, потому что
     я твердо решился, как скоро обстоятельства дозволят, жениться на ней.
      Тут Савельич сплеснул руками с видом изумления неописанного. "Жениться!" -
     повторил он. - "Дитя хочет жениться! А что скажет батюшка, а матушка-то, что
     подумает?"
      - Согласятся, верно согласятся, - отвечал я, - когда узнают Марью Ивановну. Я
     надеюсь и на тебя. Батюшка и матушка тебе верят: ты будешь за нас ходатаем, не
     так ли?
      Старик был тронут. "Ох, батюшка ты мой Петр Андреич!" - отвечал он. - ёХоть
     раненько задумал ты жениться, да зато Марья Ивановна такая добрая барышня, что
     грех и пропустить оказию. Ин быть по-твоему! Провожу ее, ангела божия, и рабски
     буду доносить твоим родителям, что такой невесте не надобно и приданого".
      Я благодарил Савельича и лег спать в одной комнате с Зуриным. Разгоряченный и
     взволнованный, я разболтался. Зурин сначала со мною разговаривал охотно; но
     мало-по-малу слова его стали реже и бессвязнее; наконец, вместо ответа на какой-
     то запрос, он захрапел и присвистнул. Я замолчал и вскоре последовал его
     примеру.
      На другой день утром пришел я к Марье Ивановне. Я сообщил ей свои
     предположения. Она признала их благоразумие и тотчас со мною согласилась. Отряд
     Зурина должен был выступить из города в тот же день. Нечего было медлить. Я тут
     же расстался с Марьей Ивановной, поручив ее Савельичу и дав ей письмо к моим
     родителям. Марья Ивановна заплакала. "Прощайте, Петр Андреич!" - сказала она
     тихим голосом. - "Придется ли нам увидаться или нет, бог один это знает; но век
     не забуду вас; до могилы ты один останешься в моем сердце". Я ничего не мог
     отвечать. Люди нас, окружали. Я не хотел при них предаваться чувствам, которые
     меня волновали. Наконец она уехала. Я возвратился к Зурину, грустен и молчалив.
     Он хотел меня развеселить; я думал себя рассеять: мы провели день шумно и буйно,
     и вечером выступили в поход.
      Это было в конце февраля. Зима, затруднявшая военные распоряжения, проходила,
     и наши генералы готовились к дружному содействию. Пугачев все еще стоял под
     Оренбургом. Между тем около его отряды соединялись и со всех сторон приближались
     к злодейскому гнезду. Бунтующие деревни, при виде наших войск, приходили в
     повиновение; шайки разбойников везде бежали от нас, и все предвещало скорое и
     благополучное окончание.
      Вскоре князь Голицын, под крепостию Татищевой, разбил Пугачева, рассеял его
     толпы, освободил Оренбург, и, казалось, нанес бунту последний и решительный
     удар. Зурин был в то время отряжен противу шайки мятежных башкирцев, которые
     рассеялись прежде нежели мы их увидали. Весна осадила нас в татарской деревушке.
     Речки разлились, и дороги стали непроходимы. Мы утешались в нашем бездействии
     мыслию о скором прекращении скучной и мелочной войны с разбойниками и дикарями.
      Но Пугачев не был пойман. Он явился на Сибирских заводах, собрал там новые
     шайки и опять начал злодействовать. Слух о его успехах снова распространился. Мы
     узнали о разорении Сибирских крепостей. Вскоре весть о взятии Казани и о походе
     самозванца на Москву встревожила начальников войск, беспечно дремавших в надежде
     на бессилие презренного бунтовщика. Зурин получил повеление переправиться через
     Волгу. (9)
      Не стану описывать нашего похода и окончания войны. Скажу коротко, что
     бедствие доходило до крайности. Мы проходили через селения разоренные
     бунтовщиками и поневоле отбирали у бедных жителей то, что успели они спасти.
     Правление было повсюду прекращено: помещики укрывались по лесам. Шайки
     разбойников злодействовали повсюду; начальники отдельных отрядов самовластно
     наказывали и миловали; состояние всего обширного края, где свирепствовал пожар,
     было ужасно... Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!
      Пугачев бежал, преследуемый Иваном Ивановичем Михельсоном. Вскоре узнали мы о
     совершенном его разбитии. Наконец Зурин получил известие о поимке самозванца, а
     вместе с тем и повеление остановиться. Война была кончена. Наконец мне можно
     было ехать к моим родителям! Мысль их обнять, увидеть Марью Ивановну, от которой
     не имел я никакого известия, одушевляла меня восторгом. Я прыгал как ребенок.
     Зурин смеялся и говорил, пожимая плечами: "Нет, тебе не сдобровать! Женишься -
     ни за что пропадешь!"
      Но между тем странное чувство отравляло мою радость: мысль о злодее,
     обрызганном кровию стольких невинных жертв, и о казни, его ожидающей, тревожила
     меня поневоле: Емеля, Емеля! - думал я с досадою; - зачем не наткнулся ты на
     штык, или не подвернулся под картечь? Лучше ничего не мог бы ты придумать. Что
     прикажете делать? Мысль о нем неразлучна была во мне с мыслию о пощаде, данной
     мне им в одну из ужасных минут его жизни, и об избавлении моей невесты из рук
     гнусного Швабрина.
      Зурин дал мне отпуск. Через несколько дней должен я был опять очутиться
     посреди моего семейства, увидеть опять мою Марью Ивановну... Вдруг неожиданная
     гроза меня поразила.
     В день, назначенный для выезда, в самую ту минуту, когда готовился я пуститься в
     дорогу, Зурин вошел ко мне в избу, держа в руках бумагу, с видом чрезвычайно
     озабоченным. Что-то кольнуло меня в сердце. Я испугался, сам не зная чего. Он
     выслал моего деньщика, и объявил, что имеет до меня дело. - Что такое? - спросил
     я с беспокойством. - "Маленькая неприятность", - отвечал он, подавая мне бумагу.
     - "Прочитай, что сейчас я получил". Я стал ее читать: это был секретный приказ
     ко всем отдельным начальникам арестовать меня, где бы ни попался, и немедленно
     отправить под караулом в Казань в Следственную Комиссию, учрежденную по делу
     Пугачева.
      Бумага чуть не выпала из моих рук. "Делать нечего!" - сказал Зурин. - "Долг
     мой повиноваться приказу. Вероятно, слух о твоих дружеских путешествиях с
     Пугачевым как-нибудь да дошел до правительства. Надеюсь, что дело не будет иметь
     никаких последствий и что ты оправдаешься перед комиссией. Не унывай и
     отправляйся". Совесть моя была чиста; я суда не боялся; но мысль отсрочить
     минуту сладкого свидания, может быть, на несколько еще месяцев - устрашала меня.
     Тележка была готова. Зурин дружески со мною простился. Меня посадили в тележку.
     Со мною сели два гусара с саблями наголо, и я поехал по большой дороге.
     
     
     ГЛАВА XIV.
     
     СУД.
     
      Мирская молва -
     
     

Главная Страницы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Хостинг от