"О чем, ваше благородие, изволил задуматься?"
      - Как не задуматься, - отвечал я ему: - Я офицер и дворянин; вчера еще дрался
     противу тебя, а сегодня еду с тобой в одной кибитке, и счастие всей моей жизни
     зависит от тебя.
      "Что ж?" - спросил Пугачев. - "Страшно тебе?"
      Я отвечал, что быв однажды уже им помилован, я надеялся не только на его
     пощаду, но даже и на помощь.
      "И ты прав, ей богу прав!" - сказал самозванец. - "Ты видел, что мои ребята
     смотрели на тебя косо; а старик и сегодня настаивал на том, что ты шпион, и что
     надобно тебя пытать и повесить; но я не согласился", - прибавил он, понизив
     голос, чтоб Савельич и татарин не могли его услышать, - "помня твой стакан вина
     и зайчий тулуп. Ты видишь, что я не такой еще кровопийца, как говорит обо мне
     ваша братья".
      Я вспомнил взятие Белогорской крепости; но не почел нужным его оспоривать, и
     не отвечал ни слова.
      "Что говорят обо мне в Оренбурге?" - спросил Пугачев, помолчав немного.
      - Да говорят, что с тобою сладить трудновато; нечего сказать: дал ты себя
     знать.
      Лицо самозванца изобразило довольное самолюбие. "Да!" - сказал он с веселым
     видом. - "Я воюю хоть куда. Знают ли у вас в Оренбурге о сражении под Юзеевой?
     Сорок енаралов убито, четыре армии взято в полон. Как ты думаешь: прусский
     король мог ли бы со мною потягаться?"
      Хвастливость разбойника показалась мне забавна. - Сам как ты думаешь? - сказал
     я ему, - управился ли бы ты с Фридериком?
      "С Федор Федоровичем? А как же нет? С вашими енаралами ведь я же управляюсь; а
     они его бивали. Доселе оружие мое было счастливо. Дай срок, то ли еще будет, как
     пойду на Москву".
      - А ты полагаешь идти на Москву?
      Самозванец несколько задумался и сказал в пол-голоса: "Бог весть. Улица моя
     тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо
     востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою".
      - То-то! - сказал я Пугачеву. - Не лучше ли тебе отстать от них самому,
     заблаговременно, да прибегнуть к милосердию государыни?
      Пугачев горько усмехнулся. "Нет", - отвечал он; - "поздно мне каяться. Для
     меня не будет помилования. Буду продолжать как начал. Как знать? Авось и
     удается! Гришка Отрепьев ведь поцарствовал же над Москвою".
      - А знаешь ты, чем он кончил? Его выбросили из окна, зарезали, сожгли,
     зарядили его пеплом пушку и выпалили!
      "Слушай" - сказал Пугачев с каким-то диким вдохновением. - "Расскажу тебе
     сказку, которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка. Однажды орел
     спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живешь ты на белом свете триста
     лет, а я всего-на-все только тридцать три года? - Оттого, батюшка, отвечал ему
     ворон, что ты пьешь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орел подумал: давай
     попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орел да ворон. Вот завидели
     палую лошадь; спустились и сели. Ворон стал клевать, да похваливать. Орел клюнул
     раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон; чем триста
     лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст! -
     Какова калмыцкая сказка?"
      - Затейлива, - отвечал я ему. - Но жить убийством и разбоем значит по мне
     клевать мертвечину.
      Пугачев посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал. Оба мы замолчали,
     погрузясь каждый в свои размышления. Татарин затянул унылую песню; Савельич,
     дремля, качался на облучке. Кибитка летела по гладкому зимнему пути... Вдруг
     увидел я деревушку на крутом берегу Яика, с частоколом и с колокольней - и через
     четверть часа въехали мы в Белогорскую крепость.
     
     
     ГЛАВА XII.
     
     СИРОТА.
     
      Как у нашей у яблонки
      Ни верхушки нет, ни отросточек;
      Как у нашей у княгинюшки
      Ни отца нету, ни матери.
      Снарядить-то ее некому,
      Благословить-то ее некому.
      Свадебная песня.
     
      Кибитка подъехала к крыльцу комендантского дома. Народ узнал колокольчик
     Пугачева и толпою бежал за нами. Швабрин встретил самозванца на крыльце. Он был
     одет казаком и отрастил себе бороду. Изменник помог Пугачеву вылезть из кибитки,
     в подлых выражениях изъявляя свою радость и усердие. Увидя меня, он смутился, но
     вскоре оправился, протянул мне руку, говоря: "И ты наш? Давно бы так!" - Я
     отворотился от него и ничего не отвечал.
      Сердце мое заныло, когда очутились мы в давно знакомой комнате где на стене
     висел еще диплом покойного коменданта, как печальная эпитафия прошедшему
     времени. Пугачев сел на том диване, на котором, бывало, дремал Иван Кузмич,
     усыпленный ворчанием своей супруги. Швабрин сам поднес ему водки. Пугачев выпил
     рюмку, и сказал ему, указав на меня: "Попотчуй и его благородие". Швабрин
     подошел ко мне с своим подносом; но я вторично от него отворотился. Он казался
     сам не свой. При обыкновенной своей сметливости он, конечно, догадался, что
     Пугачев был им недоволен. Он трусил перед ним, а на меня поглядывал с
     недоверчивостию. Пугачев осведомился о состоянии крепости, о слухах про
     неприятельские войска и тому подобном, и вдруг спросил его неожиданно: "Скажи,
     братец, какую девушку держишь ты у себя под караулом? Покажи-ка мне ее".
      Швабрин побледнел как мертвый. - Государь, - сказал он дрожащим голосом... -
     Государь, она не под караулом... она больна... она в светлице лежит.
      "Веди ж меня к ней", - сказал самозванец, вставая с места. Отговориться было
     невозможно. Швабрин повел Пугачева в светлицу Марьи Ивановны. Я за ними
     последовал.
      Швабрин остановился на лестнице. "Государь!" - сказал он. - "Вы властны
     требовать от меня, что вам угодно; но не прикажите постороннему входить в
     спальню к жене моей".
      Я затрепетал. "Так ты женат!" - сказал я Швабрину, готовяся его растерзать.
      "Тише!" - прервал меня Пугачев. - "Это мое дело. А ты"- продолжал он,
     обращаясь к Швабрину, - "не умничай и не ломайся: жена ли она тебе или не жена,
     а я веду к ней кого хочу. Ваше благородие, ступай за мною".
      У дверей светлицы Швабрин опять остановился и сказал прерывающимся голосом:
     "Государь предупреждаю вас, что она в белой горячке, и третий день как бредит
     без умолку". - "Отворяй! - сказал Пугачев.
     
     

Главная Страницы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Хостинг от