- Это что значит? - сказал, нахмурясь, Пугачев.
      - Прикажи читать далее - отвечал спокойно Савельич. Обер-секретарь продолжал:
      "Мундир из тонкого зеленого сукна на семь рублей. ёШтаны белые суконные на
     пять рублей.
      "Двенадцать рубах полотняных голандских с манжетами на десять рублей.
      "Погребец с чайною посудою на два рубля с полтиною..."
      - Что за вранье? - прервал Пугачев. - Какое мне дело до погребцов и до штанов
     с манжетами?
      Савельич крякнул и стал объясняться. "Это, батюшка, изволишь видеть, реестр
     барскому добру, раскраденному злодеями..."
      - Какими злодеями? - спросил грозно Пугачев.
      "Виноват: обмолвился" - отвечал Савельич. - ёЗлодеи не злодеи, а твои ребята
     таки пошарили, да порастаскали. Не гневись: конь и о четырех ногах да
     спотыкается. Прикажи уж дочитать"
      - Дочитывай, - сказал Пугачев. Секретарь продолжал: ё
      "Одеяло ситцевое, другое тафтяное на хлопчатой бумаге четыре рубля.
      "Шуба лисья, крытая алым ратином, 40 рублей. ё
      "Еще зайчий тулупчик, пожалованный твоей милости на постоялом дворе, 15
     рублей".
      - Это что еще! - вскричал Пугачев, сверкнув огненными глазами.
      Признаюсь, я перепугался за бедного моего дядьку. Он хотел было пуститься
     опять в объяснения, но Пугачев его прервал: "Как ты смел лезть ко мне с такими
     пустяками? - вскричал он, выхватя бумагу из рук секретаря и бросив ее в лицо
     Савельичу. - Глупый старик! Их обобрали: экая беда? Да ты должен, старый хрыч,
     вечно бога молить за меня да за моих ребят, за то, что ты и с барином-то своим
     не висите здесь вместе с моими ослушниками... Зайчий тулуп! Я-те дам зайчий
     тулуп! Да знаешь ли ты, что я с тебя живого кожу велю содрать на тулупы?"
      - Как изволишь, - отвечал Савельич; - а я человек подневольный и за барское
     добро должен отвечать.
      Пугачев был видно в припадке великодушия. Он отворотился и отъехал, не сказав
     более ни слова. Швабрин и старшины последовали за ним. Шайка выступила из
     крепости в порядке. Народ пошел провожать Пугачева. Я остался на площади один с
     Савельичем. Дядька мой держал в руках свой реестр и рассматривал его с видом
     глубокого сожаления.
      Видя мое доброе согласие с Пугачевым, он думал употребить оное в пользу; но
     мудрое намерение ему не удалось. Я стал было его бранить за неуместное усердие,
     и не мог удержаться от смеха. "Смейся, сударь", - отвечал Савельич; - "смейся; а
     как придется нам сызнова заводиться всем хозяйством, так посмотрим, смешно ли
     будет".
      Я спешил в дом священника увидеться с Марьей Ивановной. Попадья встретила меня
     с печальным известием. Ночью у Марьи Ивановны открылась сильная горячка. Она
     лежала без памяти и в бреду. Попадья ввела меня в ее комнату. Я тихо подошел к
     ее кровати. Перемена в ее лице поразила меня. Больная меня не узнала. Долго
     стоял я перед нею, не слушая ни отца Герасима, ни доброй жены его, которые,
     кажется, меня утешали. Мрачные мысли волновали меня. Состояние бедной,
     беззащитной сироты, оставленной посреди злобных мятежников, собственное мое
     бессилие устрашали меня. Швабрин, Швабрин пуще всего терзал мое воображение.
     Облеченный властию от самозванца, предводительствуя в крепости, где оставалась
     несчастная девушка - невинный предмет его ненависти, он мог решиться на все. Что
     мне было делать? Как подать ей помощь? Как освободить из рук злодея? Оставалось
     одно средство: я решился тот же час отправиться в Оренбург, дабы торопить
     освобождение Белогорской крепости, и по возможности тому содействовать. Я
     простился с священником и с Акулиной Памфиловной, с жаром поручая ей ту, которую
     почитал уже своею женою. Я взял руку бедной девушки и поцаловал ее, орошая
     слезами. "Прощайте" - говорила мне попадья, провожая меня; - "прощайте, Петр
     Андреич. Авось увидимся в лучшее время. Не забывайте нас и пишите к нам почаще.
     Бедная Марья Ивановна, кроме вас, не имеет теперь ни утешения, ни покровителя".
      Вышед на площадь, я остановился на минуту, взглянул на виселицу, поклонился
     ей, вышел из крепости и пошел по Оренбургской дороге, сопровождаемый Савельичем,
     который от меня не отставал.
      Я шел, занятый своими размышлениями, как вдруг услышал за собою конский топот.
     Оглянулся; вижу: из крепости скачет казак, держа башкирскую лошадь в поводья и
     делая издали мне знаки. Я остановился, и вскоре узнал нашего урядника. Он,
     подскакав, слез с своей лошади и сказал, отдавая мне поводья другой: "Ваше
     благородие! Отец наш вам жалует лошадь и шубу с своего плеча (к седлу привязан
     был овчинный тулуп). Да еще" - примолвил запинаясь урядник - "жалует он вам...
     полтину денег... да я растерял ее дорогою; простите великодушно". Савельич
     посмотрел на него косо и проворчал: Растерял дорогою! А что же у тебя
     побрякивает за пазухой? Бессовестный! - "Что у меня за пазухой-то побрякивает?"
     - возразил урядник, нимало не смутясь. - "Бог с тобою, старинушка! Это бренчит
     уздечка, а не полтина". - Добро, - сказал я, - прерывая спор. - Благодари от
     меня того, кто тебя прислал; а растерянную полтину постарайся подобрать на
     возвратном пути, и возьми себе на водку. - "Очень благодарен, ваше благородие",
     - отвечал он, поворачивая свою лошадь; - "вечно за вас буду бога молить". При
     сих словах он поскакал назад, держась одной рукою за пазуху, и через минуту
     скрылся из виду.
      Я надел тулуп и сел верьхом, посадив за собою Савельича. "Вот видишь ли,
     сударь", - сказал старик, - "что я не даром подал мошеннику челобитье: вору-то
     стало совестно, хоть башкирская долговязая кляча да овчинный тулуп не стоят и
     половины того, что они, мошенники, у нас украли, и того, что ты ему сам изволил
     пожаловать; да все же пригодится, а с лихой собаки хоть шерсти клок".
     
     
     ГЛАВА X.
     
     ОСАДА ГОРОДА.
     
      Заняв луга и горы,
      С вершины, как орел, бросал на град он взоры.
      За станом повелел соорудить раскат,
      И в нем перуны скрыв, в нощи привесть под град.
      Херасков.
     
      Приближаясь к Оренбургу, увидели мы толпу колодников с обритыми головами, с
     лицами, обезображенными щипцами палача. Они работали около укреплений, под
     надзором гарнизонных инвалидов. Иные вывозили в тележках сор, наполнявший ров;
     другие лопатками копали землю; на валу каменщики таскали кирпич, и чинили
     городскую стену. У ворот часовые остановили нас и потребовали наших паспортов.
     Как скоро сержант услышал, что я еду из Белогорской крепости, то и повел меня
     прямо в дом генерала.
      Я застал его в саду. Он осматривал яблони, обнаженные дыханием осени, и с
     
     

Главная Страницы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Хостинг от