"Что, ваше благородие?" - сказал он мне. - "Струсил ты, признайся, когда
     молодцы мои накинули тебе веревку на шею? Я чаю, небо с овчинку показалось... А
     покачался бы на перекладине, если бы не твой слуга. Я тотчас узнал старого
     хрыча. Ну, думал ли ты, ваше благородие, что человек, который вывел тебя к
     умету, был сам великий государь? (Тут он взял на себя вид важный и
     таинственный.) Ты крепко передо мною виноват" - продолжал он; - "но я помиловал
     тебя за твою добродетель, за то, что ты оказал мне услугу, когда принужден я был
     скрываться от своих недругов. То ли еще увидишь! Так ли еще тебя пожалую, когда
     получу свое государство! Обещаешься ли служить мне с усердием?"
      Вопрос мошенника и его дерзость показались мне так забавны, что я не мог не
     усмехнуться.
      "Чему ты усмехаешься? - спросил он меня нахмурясь. - "Или ты не веришь, что я
     великий государь? Отвечай прямо".
      Я смутился: признать бродягу государем - был я не в состоянии: это казалось
     мне малодушием непростительным. Назвать его в глаза обманщиком - было
     подвергнуть себя погибели; и то, на что был я готов под виселицею в глазах всего
     народа и в первом пылу негодования, теперь казалось мне бесполезной
     хвастливостию. Я колебался. Пугачев мрачно ждал моего ответа. Наконец (и еще
     ныне с самодовольствием поминаю эту минуту) чувство долга восторжествовало во
     мне над слабостию человеческою. Я отвечал Пугачеву: Слушай; скажу тебе всю
     правду. Рассуди, могу ли я признать в тебе государя? Ты человек смышленый: ты
     сам увидел бы, что я лукавствую.
      "Кто же я таков, по твоему разумению?"
      - Бог тебя знает; но кто бы ты ни был, ты шутишь опасную шутку.
      Пугачев взглянул на меня быстро. "Так ты не веришь", - сказал он, - "чтоб я
     был государь Петр Федорович? Ну, добро. А разве нет удачи удалому? Разве в
     старину Гришка Отрепьев не царствовал? Думай про меня что хочешь, а от меня не
     отставай. Какое тебе дело до иного-прочего? Кто ни поп, тот батька. Послужи мне
     верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья. Как ты думаешь?"
      - Нет, - отвечал я с твердостию. - Я природный дворянин; я присягал государыне
     императрице: тебе служить не могу. Коли ты в самом деле желаешь мне добра, так
     отпусти меня в Оренбург.
      Пугачев задумался. "А коли отпущу" - сказал он - "так обещаешься ли по крайней
     мере против меня не служить?"
      - Как могу тебе в этом обещаться? - отвечал я. - Сам знаешь, не моя воля:
     велят идти против тебя - пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам
     требуешь повиновения от своих. На что это будет похоже, если я от службы
     откажусь, когда служба моя понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь
     меня - спасибо; казнишь - бог тебя судья; а я сказал тебе правду.
      "Моя искренность поразила Пугачева. "Так и быть" - сказал он, ударя меня по
     плечу. - "Казнить так казнить, миловать так миловать. Ступай себе на все четыре
     стороны и делай что хочешь. Завтра приходи со мною проститься, а теперь ступай
     себе спать, и меня уж дрема клонит".
      Я оставил Пугачева и вышел на улицу. Ночь была тихая и морозная. Месяц и
     звезды ярко сияли, освещая площадь и виселицу. В крепости все было спокойно и
     темно. Только в кабаке светился огонь и раздавались крики запоздалых гуляк. Я
     взглянул на дом священника. Ставни и вороты были заперты. Казалось все в нем
     было тихо.
      Я пришел к себе на квартиру, и нашел Савельича, горюющего по моем отсутствии.
     Весть о свободе моей обрадовала его несказанно. "Слава тебе, владыко!" - сказал
     он перекрестившись. - "Чем свет оставим крепость и пойдем, куда глаза глядят. Я
     тебе кое-что заготовил; покушай-ка, батюшка, да и почивай себе до утра, как у
     Христа за пазушкой".
      Я последовал его совету и, поужинав с большим аппетитом, заснул на голом полу,
     утомленный душевно и физически.
     
     
     ГЛАВА IX.
     
     РАЗЛУКА.
     
      Сладко было спознаваться
      Мне, прекрасная, с тобой;
      Грустно, грустно расставаться
      Грустно, будто бы с душой.
      Херасков.
     
      Рано утром разбудил меня барабан. Я пошел на сборное место. Там строились уже
     толпы пугачевские около виселицы, где все еще висели вчерашние жертвы. Казаки
     стояли верхами, солдаты под ружьем. Знамена развевались. Несколько пушек, между
     коих узнал я и нашу, поставлены были на походные лафеты. Все жители находились
     тут же, ожидая самозванца. У крыльца комендантского дома казак держал под устцы
     прекрасную белую лошадь киргизской породы. Я искал глазами тела комендантши. Оно
     было отнесено немного в сторону и прикрыто рогожею. Наконец Пугачев вышел из
     сеней. Народ снял шапки. Пугачев остановился на крыльце и со всеми поздоровался.
     Один из старшин подал ему мешок с медными деньгами, и он стал их метать
     пригоршнями. Народ с криком бросился их подбирать, и дело обошлось не без
     увечья. Пугачева окружали главные из его сообщников. Между ими стоял и Швабрин.
     Взоры наши встретились; в моем он мог прочесть презрение, и он отворотился с
     выражением искренней злобы и притворной насмешливости. Пугачев, увидев меня в
     толпе, кивнул мне головою и подозвал к себе. "Слушай" - сказал он мне. - "Ступай
     сей же час в Оренбург и объяви от меня губернатору и всем генералам, чтоб
     ожидали меня к себе через неделю. Присоветуй им встретить меня с детской любовию
     и послушанием; не то не избежать им лютой казни. Счастливый путь, ваше
     благородие!" Потом обратился он к народу и сказал, указывая на Швабрина: - "Вот
     вам, детушки, новый командир: слушайтесь его во всем, а он отвечает мне за вас и
     за крепость". С ужасом услышал я сии слова: Швабрин делался начальником
     крепости; Марья Ивановна оставалась в его власти! Боже, что с нею будет! Пугачев
     сошел с крыльца. Ему подвели лошадь. Он проворно вскочил в седло, не дождавшись
     казаков, которые хотели было подсадить его.
      В это время, из толпы народа, вижу, выступил мой Савельич, подходит к
     Пугачеву, и подает ему лист бумаги. Я не мог придумать, что из того выдет. ё"Это
     что?" спросил важно Пугачев. - Прочитай, так изволишь увидеть - отвечал
     Савельич. Пугачев принял бумагу и долго рассматривал с видом значительным. "Что
     ты так мудрено пишешь?" - сказал он наконец. - "Наши светлые очи не могут тут
     ничего разобрать. Где мой обер-секретарь?"
      Молодой малой в капральском мундире проворно подбежал к Пугачеву. "Читай в
     слух" - сказал самозванец, отдавая ему бумагу. Я чрезвычайно любопытствовал
     узнать, о чем дядька мой вздумал писать Пугачеву. Обер-секретарь громогласно
     стал по складам читать следующее.
      "Два халата, миткалевый и шелковый полосатый, на шесть рублей".
     
     

Главная Страницы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Хостинг от