бесполезность заступления. По крепости бегали разбойники, грабя офицерские дома.
     Везде раздавались крики пьянствующих мятежников. Я пришел домой. Савельич
     встретил меня у порога. "Слава богу!" - вскричал он, увидя меня. - ёЯ было
     думал, что злодеи опять тебя подхватили. Ну, батюшка Петр Андреич! веришь ли?
     все у нас разграбили, мошенники: платье, белье, вещи, посуду - ничего не
     оставили. Да что уж! Слава богу, что тебя живого отпустили! А узнал ли ты,
     сударь, атамана?".
      - Нет, не узнал; а кто же он такой?
      "Как, батюшка? Ты и позабыл того пьяницу, который выманил у тебя тулуп на
     постоялом дворе? Зайчий тулупчик совсем новешенький, а он, бестия, его так и
     распорол, напяливая на себя!"
      Я изумился. В самом деле сходство Пугачева с моим вожатым было разительно. Я
     удостоверился, что Пугачев и он были одно и то же лицо, и понял тогда причину
     
     пощады, мне оказанной. Я не мог не подивиться странному сцеплению обстоятельств;
     детский тулуп, подаренный бродяге, избавлял меня от петли, и пьяница, шатавшийся
     по постоялым дворам, осаждал крепости и потрясал государством!
      "Не изволишь ли покушать?" - спросил Савельич, неизменный в своих привычках. -
     "Дома ничего нет; пойду, пошарю, да что-нибудь тебе изготовлю".
      Оставшись один, я погрузился в размышления. Что мне было делать? Оставаться в
     крепости, подвластной злодею, или следовать за его шайкою было неприлично
     офицеру. Долг требовал, чтобы я явился туда, где служба моя могла еще быть
     полезна отечеству в настоящих, затруднительных обстоятельствах... Но любовь
     сильно советовала мне оставаться при Марьи Ивановне и быть ей защитником и
     покровителем. Хотя я и предвидел скорую и несомненную перемену в
     обстоятельствах, но все же не мог не трепетать, воображая опасность ее
     положения.
      Размышления мои были прерваны приходом одного из казаков, который прибежал с
     объявлением, "что-де великий государь требует тебя к себе". - Где же он? -
     спросил я, готовясь повиноваться.
      "В комендантском" - отвечал казак. - "После обеда батюшка наш отправился в
     баню, а теперь отдыхает. Ну, ваше благородие, по всему видно, что персона
     знатная: за обедом скушать изволил двух жареных поросят, а парится так жарко,
     что и Тарас Курочкин не вытерпел, отдал веник Фомке Бикбаеву, да насилу холодной
     водой откачался. Нечего сказать: все приемы такие важные... А в бане, слышно,
     показывал царские свои знаки на грудях: на одной двуглавый орел, величиною с
     пятак, а на другой персона его".
      Я не почел нужным оспоривать мнения казака и с ним вместе отправился в
     комендантской дом, заране воображая себе свидание с Пугачевым, и стараясь
     предугадать, чем оно кончится. Читатель легко может себе представить, что я не
     был совершенно хладнокровен.
      Начинало смеркаться, когда пришел я к комендантскому дому. Виселица с своими
     жертвами страшно чернела. Тело бедной комендантши все еще валялось под крыльцом,
     у которого два казака стояли на карауле. Казак, приведший меня, отправился про
     меня доложить, и тотчас же воротившись ввел меня в ту комнату, где накануне так
     нежно прощался я с Марьей Ивановною.
      Необыкновенная картина мне представилась: за столом, накрытым скатертью и
     установленным штофами и стаканами, Пугачев и человек десять казацких старшин
     сидели, в шапках и цветных рубашках, разгоряченные вином, с красными рожами и
     блистающими глазами. Между ими не было ни Швабрина, ни нашего урядника,
     новобраных изменников. "А, ваше благородие!" - сказал Пугачев, увидя меня. -
     "Добро пожаловать; честь и место, милости просим". Собеседники потеснились. Я
     молча сел на краю стола. Сосед мой, молодой казак, стройный и красивый, налил
     мне стакан простого вина, до которого я не коснулся. С любопытством стал я
     рассматривать сборище. Пугачев на первом месте сидел, облокотясь на стол и
     подпирая черную бороду своим широким кулаком. Черты лица его, правильные и
     довольно приятные, не изъявляли ничего свирепого. Он часто обращался к человеку
     лет пятидесяти, называя его то графом, то Тимофеичем, а иногда величая его
     дядюшкою. Все обходились между собою как товарищи, и не оказывали никакого
     особенного предпочтения своему предводителю. Разговор шел об утреннем приступе,
     об успехе возмущения и о будущих действия. Каждый хвастал, предлагал свои мнения
     и свободно оспоривал Пугачева. И на сем-то странном военном совете решено было
     идти к Оренбургу: движение дерзкое, и которое чуть было не увенчалось
     бедственным успехом! Поход был объявлен к завтрешнему дню. "Ну, братцы", -
     сказал Пугачев - "затянем-ка на сон грядущий мою любимую песенку. Чумаков!
     начинай!" - Сосед мой затянул тонким голоском заунывную бурлацкую песню, и все
     подхватили хором:
     
     Не шуми, мати зеленая дубровушка,
     Не мешай мне доброму молодцу думу думати.
     Что заутра мне доброму молодцу в допрос идти
     Перед грозного судью, самого царя.
     Еще станет государь-царь меня спрашивать:
     Ты скажи, скажи, детинушка крестьянский сын,
     Уж как с кем ты воровал, с кем разбой держал,
     Еще много ли с тобой было товарищей?
     Я скажу тебе, надежа православный царь,
     Всее правду скажу тебе, всю истину,
     Что товарищей у меня было четверо:
     Еще первый мой товарищ темная ночь,
     А второй мой товарищ булатный нож,
     А как третий-то товарищ, то мой добрый конь,
     А четвертый мой товарищ, то тугой лук,
     Что рассыльщики мои, то калены стрелы.
     Что возговорит надежа православный царь:
     Исполать тебе, детинушка крестьянский сын,
     Что умел ты воровать, умел ответ держать!
     Я за то тебя, детинушка, пожалую
     Середи поля хоромами высокими,
     Что двумя ли столбами с перекладиной.
     
      Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная
     песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица,
     стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того
     выразительным, - все потрясало меня каким-то пиитическим ужасом.
      Гости выпили еще по стакану, встали изо стола и простились с Пугачевым. Я
     хотел за ними последовать, но Пугачев сказал мне: "Сиди; я хочу с тобою
     переговорить". - Мы остались глаз на глаз.
      Несколько минут продолжалось обоюдное наше молчание. Пугачев смотрел на меня
     пристально, изредко прищуривая левый глаз с удивительным выражением плутовства и
     насмешливости. Наконец он засмеялся, и с такою непритворной веселостию, что и я,
     глядя на него, стал смеяться, сам не зная чему.
     
     

Главная Страницы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Хостинг от