"Сын мой Петр! Письмо твое, в котором просишь ты нас о родительском нашем
     благословении и согласии на брак с Марьей Ивановной дочерью Мироновой, мы
     получили 15-го сего месяца, и не только ни моего благословения, ни моего
     согласия дать я тебе не намерен, но еще и собираюсь до тебя добраться, да за
     проказы твои проучить тебя путем, как мальчишку, не смотря на твой офицерской
     чин: ибо ты доказал, что шпагу носить еще недостоин, которая пожалована тебе на
     защиту отечества, а не для дуелей с такими же сорванцами, каков ты сам.
     Немедленно буду писать к Андрею Карловичу, прося его перевести тебя из
     Белогорской крепости куда-нибудь подальше, где бы дурь у тебя прошла. Матушка
     твоя, узнав о твоем поединке и о том, что ты ранен, с горести занемогла и теперь
     лежит. Что из тебя будет? Молю бога, чтоб ты исправился, хоть и не смею
     надеяться на его великую милость.
      Отец твой А. Г".
     
      Чтение сего письма возбудило во мне разные чувствования. Жестокие выражения,
     на которые батюшка не поскупился, глубоко оскорбили меня. Пренебрежение, с каким
     он упоминал о Марьи Ивановне, казалось мне столь же непристойным, как и
     несправедливым. Мысль о переведении моем из Белогорской крепости меня ужасала;
     но всего более огорчило меня известие о болезни матери. Я негодовал на
     Савельича, не сомневаясь, что поединок мой стал известен родителям через него.
     Шагая взад и вперед по тесной моей комнате, я остановился перед ним и сказал,
     взглянув на него грозно: - Видно тебе не довольно, что я, благодаря тебя, ранен
     и целый месяц был на краю гроба: ты и мать мою хочешь уморить. - Савельич был
     поражен как громом. "Помилуй, сударь", - сказал он чуть не зарыдав, - "что это
     изволишь говорить? Я причина, что ты был ранен! Бог видит, бежал я заслонить
     тебя своею грудью от шпаги Алексея Иваныча! Старость проклятая помешала. Да что
     ж я сделал матушке-то твоей?" - Что ты сделал? - отвечал я. - Кто просил тебя
     писать на меня доносы? разве ты приставлен ко мне в шпионы? - "Я? писал на тебя
     доносы?" - отвечал Савельич со слезами. - "Господи царю небесный! Так изволь-ка
     прочитать, что пишет ко мне барин: увидишь, как я доносил на тебя". Тут он вынул
     из кармана письмо, и я прочел следующее:
     
      "Стыдно тебе, старый пес, что ты, не взирая на мои строгие приказания, мне не
     донес о сыне моем Петре Андреевиче и что посторонние принуждены уведомлять меня
     о его проказах. Так ли исполняешь ты свою должность и господскую волю? Я тебя,
     старого пса! пошлю свиней пасти за утайку правды и потворство к молодому
     человеку. С получением сего, приказываю тебе немедленно отписать ко мне, каково
     теперь его здоровье, о котором пишут мне, что поправилось; да в какое именно
     место он ранен и хорошо ли его залечили".
     
      Очевидно было, что Савельич передо мною был прав и что я напрасно оскорбил его
     упреком и подозрением. Я просил у него прощения; но старик был неутешен. "Вот до
     чего я дожил" - повторял он; - "вот каких милостей дослужился от своих господ! Я
     и старый пес, и свинопас, да я ж и причина твоей раны? Нет, батюшка Петр
     Андреич! не я, проклятый мусье всему виноват: он научил тебя тыкаться железными
     вертелами, да притопывать, как будто тыканием да топанием убережешься от злого
     человека! Нужно было нанимать мусье да тратить лишние деньги!"
      Но кто же брал на себя труд уведомить отца моего о моем поведении? Генерал? Но
     он, казалось, обо мне не слишком заботился; а Иван Кузмич не почел за нужное
     рапортовать о моем поединке. Я терялся в догадках. Подозрения мои остановились
     на Швабрине. Он один имел выгоду в доносе, коего следствием могло быть удаление
     мое из крепости и разрыв с комендантским семейством. Я пошел объявить обо всем
     Марье Ивановне. Она встретила меня на крыльце. "Что это с вами сделалось?" -
     сказала она, увидев меня. - "Как вы бледны!" - Все кончено! - отвечал я и отдал
     ей батюшкино письмо. Она побледнела в свою очередь. Прочитав, она возвратила мне
     письмо дрожащею рукою и сказала дрожащим голосом: "Видно мне не судьба... Родные
     ваши не хотят меня в свою семью. Буди во всем воля господня! Бог лучше нашего
     знает, что нам надобно. Делать нечего, Петр Андреич; будьте хоть вы
     счастливы..." - Этому не бывать! - вскричал я, схватив ее за руку; - ты меня
     любишь; я готов на все. Пойдем, кинемся в ноги к твоим родителям; они люди
     простые, не жестокосердые гордецы... Они нас благословят; мы обвенчаемся... а
     там современем, я уверен, мы умолим отца моего; матушка будет за нас; он меня
     простит... "Нет, Петр Андреич", - отвечала Маша - "я не выйду за тебя без
     благословения твоих родителей. Без их благословения не будет тебе счастия.
     Покоримся воле божией. Коли найдешь себе суженую, коли полюбишь другую - бог с
     тобою, Петр Андреич; а я за вас обоих..." Тут она заплакала, и ушла от меня; я
     хотел было войти за нею в комнату, но чувствовал, что был не в состоянии владеть
     самим собою, и воротился домой.
      Я сидел погруженный в глубокую задумчивость, как вдруг Савельич прервал мои
     размышления. "Вот, сударь", сказал он, подавая мне исписанный лист бумаги; -
     посмотри, доносчик ли я на своего барина, и стараюсь ли я помутить сына с
     отцом". Я взял из рук его бумагу: это был ответ Савельича на полученное им
     письмо. Вот он от слова до слова:
     
      "Государь Андрей Петрович, отец наш милостивый!
      Милостивое писание ваше я получил, в котором изволишь гневаться на меня, раба
     вашего, что де стыдно мне не исполнять господских приказаний; - а я, не старый
     пес, а верный ваш слуга, господских приказаний слушаюсь и усердно вам всегда
     служил и дожил до седых волос. Я ж про рану Петра Андреича ничего к вам не
     писал, чтоб не испужать понапрасну, и, слышно, барыня, мать наша Авдотья
     Васильевна и так с испугу слегла, и за ее здоровие бога буду молить. А Петр
     Андреич ранен был под правое плечо, в грудь под самую косточку, в глубину на
     полтора вершка, и лежал он в доме у коменданта, куда принесли мы его с берега, и
     лечил его здешний цырюльник Степан Парамонов; и теперь Петр Андреич, слава богу,
     здоров, и про него кроме хорошего нечего и писать. Командиры, слышно, им
     довольны; а у Василисы Егоровны он как родной сын. А что с ним случилось такая
     оказия, то быль молодцу не укора: конь и о четырех ногах, да спотыкается. А
     изволите вы писать, что сошлете меня свиней пасти, и на то ваша боярская воля.
     За сим кланяюсь рабски.
      Верный холоп ваш
      Архип Савельев".
     
      Я не мог несколько раз не улыбнуться, читая грамоту доброго старика. Отвечать
     батюшке я был не в состоянии; а чтоб успокоить матушку письмо Савельича мне
     показалось достаточным.
      С той поры положение мое переменилось. Марья Ивановна почти со мною не
     говорила, и всячески старалась избегать меня. Дом коменданта стал для меня
     постыл. Мало-по-малу приучился я сидеть один у себя дома. Василиса Егоровна
     сначала за то мне пеняла; но видя мое упрямство, оставила меня в покое. С Иваном
     Кузмичем виделся я только, когда того требовала служба. Со Швабриным встречался
     
     

Главная Страницы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Хостинг от