Я дожидался не долго. На другой день, когда сидел я за элегией и грыз перо в
     ожидании рифмы, Швабрин постучался под моим окошком. Я оставил перо, взял шпагу
     и к нему вышел. "Зачем откладывать?" - сказал мне Швабрин: - "за нами не
     смотрят. Сойдем к реке. Там никто нам не помешает". Мы отправились, молча.
     Спустясь по крутой тропинки, мы остановились у самой реки и обнажили шпаги.
     Швабрин был искуснее меня, но я сильнее и смелее, и monsieur Бопре, бывший
     некогда солдатом, дал мне несколько уроков в фехтовании, которыми я и
     воспользовался. Швабрин не ожидал найти во мне столь опасного противника. Долго
     мы не могли сделать друг другу никакого вреда; наконец, приметя, что Швабрин
     ослабевает, я стал с живостию на него наступать и загнал его почти в самую реку.
     Вдруг услышал я свое имя, громко произнесенное. Я оглянулся, и увидел Савельича,
     сбегающего ко мне по нагорной тропинке....... В это самое время меня сильно
     кольнуло в грудь пониже правого плеча; я упал и лишился чувств.
     
     
     ГЛАВА V.
     
     ЛЮБОВЬ.
     
      Ах ты, девка, девка красная!
      Не ходи, девка, молода замуж;
      Ты спроси, девка, отца, матери,
      Отца, матери, роду-племени;
      Накопи, девка, ума-разума,
      Ума-разума, приданова.
      Песня народная.
     
      Буде лучше меня найдешь, позабудешь.
      Если хуже меня найдешь, вспомянешь.
      То же.
     
      Очнувшись, я несколько времени не мог опомниться и не понимал, что со мною
     сделалось. Я лежал на кровате, в незнакомой горнице, и чувствовал большую
     слабость. Передо мною стоял Савельич со свечкою в руках. Кто-то бережно развивал
     перевязи, которыми грудь и плечо были у меня стянуты. Мало-по-малу мысли мои
     прояснились. Я вспомнил свой поединок, и догадался, что был ранен. В эту минуту
     скрыпнула дверь. "Что? каков?" произнес пошепту голос, от которого я затрепетал.
     - Все в одном положении, - отвечал Савельич со вздохом; - все без памяти, вот
     уже пятые сутки. - Я хотел оборотиться, но не мог. - Где я? кто здесь? - сказал
     я с усилием. Марья Ивановна подошла к моей кровати и наклонилась ко мне. "Что?
     как вы себя чувствуете?" - сказала она. - Слава богу, - отвечал я слабым
     голосом. - Это вы, Марья Ивановна? скажите мне... - я не в силах был продолжать
     и замолчал. Савельич ахнул. Радость изобразилась на его лице. "Опомнился!
     опомнился!" - повторял он. - "Слава тебе, владыко! Ну батюшка Петр Андреич!
     напугал ты меня! легко ли? пятые сутки!.. Марья Ивановна перервала его речь. "Не
     говори с ним много, Савельич", - сказала она. - "Он еще слаб". Она вышла и
     тихонько притворила дверь. Мысли мои волновались. И так я был в доме коменданта,
     Марья Ивановна входила ко мне. Я хотел сделать Савельичу некоторые вопросы, но
     старик замотал головою и заткнул себе уши. Я с досадою закрыл глаза и вскоре
     забылся сном.
      Проснувшись подозвал я Савельича, и вместо его увидел перед собою Марью
     Ивановну; ангельский голос ее меня приветствовал. Не могу выразить сладостного
     чувства, овладевшего мною в эту минуту. Я схватил ее руку и прильнул к ней,
     обливая слезами умиления. Маша не отрывала ее... и вдруг ее губки коснулись моей
     щеки, и я почувствовал их жаркой и свежий поцелуй. Огонь пробежал по мне.
     "Милая, добрая Марья Ивановна, - сказал я ей - будь моею женою, согласись на мое
     счастие". - Она опомнилась. "Ради бога успокойтесь" - сказала она, отняв у меня
     свою руку. - "Вы еще в опасности: рана может открыться. Поберегите себя хоть для
     меня". С этим словом она ушла, оставя меня в упоении восторга. Счастие
     воскресило меня. Она будет моя! она меня любит! Эта мысль наполняла все мое
     существование.
      С той поры мне час от часу становилось лучше. Меня лечил полковой цырюльник,
     ибо в крепости другого лекаря не было, и, слава богу, не умничал. Молодость и
     природа ускорили мое выздоровление. Все семейство коменданта за мною ухаживало.
     Марья Ивановна от меня не отходила. Разумеется, при первом удобном случае я
     принялся за прерванное объяснение, и Марья Ивановна выслушала меня терпеливее.
     Она безо всякого жеманства призналась мне в сердечной склонности и сказала, что
     ее родители конечно рады будут ее счастию. "Но подумай хорошенько" - прибавила
     она: - "со стороны твоих родных не будет ли препятствия?"
      Я задумался. В нежности матушкиной я не сумневался; но, зная нрав и образ
     мыслей отца, я чувствовал, что любовь моя не слишком его тронет, и что он будет
     на нее смотреть, как на блажь молодого человека. Я чистосердечно признался в том
     Марье Ивановне, и решился однако писать к батюшке как можно красноречивее, прося
     родительского благословения. Я показал письмо Марьи Ивановне, которая нашла его
     столь убедительным и трогательным, что не сомневалась в успехе его, и предалась
     чувствам нежного своего сердца со всею доверчивостию молодости и любви.
      Со Швабриным я помирился в первые дни моего выздоровления. Иван Кузмич,
     выговаривая мне за поединок, сказал мне: "Эх, Петр Андреич! надлежало бы мне
     посадить тебя под арест, да ты уж и без того наказан. А Алексей Иваныч у меня
     таки сидит в хлебном магазине под караулом, и шпага его под замком у Василисы
     Егоровны. Пускай он себе надумается, да раскается". - Я слишком был счастлив,
     чтоб хранить в сердце чувство неприязненное. Я стал просить за Швабрина, и
     добрый комендант с согласия своей супруги, решился его освободить. Швабрин
     пришел ко мне; он изъявил глубокое сожаление о том, что случилось между нами;
     признался, что был кругом виноват, и просил меня забыть о прошедшем. Будучи от
     природы не злопамятен, я искренно простил ему и нашу ссору и рану, мною от него
     полученную. В клевете его видел я досаду оскорбленного самолюбия и отвергнутой
     любви, и великодушно извинял своего несчастного соперника.
      Вскоре я выздоровел, и мог перебраться на мою квартиру. С нетерпением ожидал я
     ответа на посланное письмо, не смея надеяться, и стараясь заглушить печальные
     предчувствия. С Василисой Егоровной и с ее мужем я еще не объяснялся; но
     предложение мое не должно было их удивить. Ни я, ни Марья Ивановна не старались
     скрывать от них свои чувства, и мы заранее были уж уверены в их согласии.
      Наконец однажды утром Савельич вошел ко мне, держа в руках письмо. Я схватил
     его с трепетом. Адрес был написан рукою батюшки. Это приуготовило меня к чему-то
     важному, ибо обыкновенно письма писала ко мне матушка, а он в конце приписывал
     несколько строк. Долго не распечатывал я пакета и перечитывал торжественную
     надпись: "Сыну моему Петру Андреевичу Гриневу, в Оренбургскую губернию, в
     Белогорскую крепость". Я старался по почерку угадать расположение духа, в
     котором писано было письмо; наконец решился его распечатать, и с первых строк
     увидел, что все дело пошло к чорту. Содержание письма было следующее:
     
     

Главная Страницы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Хостинг от