его рюмку. Несколько бутылок горского и цымлянского громко были уже откупорены и
     приняты благосклонно под именем шампанского, лица начинали рдеть, разговоры
     становились звонче, несвязнее и веселее.
      - Нет, - продолжал Кирила Петрович, - уж не видать нам такого исправника,
     каков был покойник Тарас Алексеевич! Этот был не промах, не разиня. Жаль что
     сожгли молодца, а то бы от него не ушел ни один человек изо всей шайки. Он бы
     всех до единого переловил - да и сам Дубровский не вывернулся б и не откупился.
     Тарас Алексеевич деньги с него взять-то бы взял, да и самого не выпустил - таков
     был обычай у покойника. Делать нечего, видно, мне вступиться в это дело, да
     пойти на разбойников с моими домашними. На первый случай отряжу человек
     двадцать, так они и очистят воровскую рощу; народ не трусливый, каждый в
     одиночку на медведя ходит - от разбойников не попятятся.
      - Здоров ли ваш медведь, бат<юшка> Кирила Петрович, - сказал Антон Пафнутьич,
     вспомня при сих словах о своем косматом знакомце и о некоторых шутках, коих и он
     был когда-то жертвою.
      - Миша приказал долго жить, - отвечал Кирила Петрович. - Умер славною смертью,
     от руки неприятеля. Вон его победитель, - Кирила Петрович указывал на Дефоржа; -
     выменяй образ моего француза. Он отомстил за твою... с позволения сказать...
     Помнишь?
      - Как не помнить, - сказал Антон Пафнутьич почесываясь, - очень помню. Так
     Миша умер. Жаль Миши, ей-богу жаль! какой был забавник! какой умница! эдакого
     медведя другого не сыщешь. Да зачем мусье убил его?
      Кирила Петрович с великим удовольствием стал рассказывать подвиг своего
     француза, ибо имел счастливую способность тщеславиться всем, что только ни
     окружало его. Гости со вниманием слушали повесть о Мишиной смерти, и с
     изумлением посматривали на Дефоржа, который, не подозревая, что разговор шел о
     его храбрости, спокойно сидел на своем месте и делал нравственные замечания
     резвому своему воспитаннику.
      Обед, продолжавшийся около 3 часов, кончился; хозяин положил салфетку на стол
     - все встали и пошли в гостиную, где ожидал их кофей, карты и продолжение
     попойки, столь славно начатой в столовой.
     
     
     ГЛАВА X.
     
      Около семи часов вечера некоторые гости хотели ехать, но хозяин, развеселенный
     пуншем, приказал запереть ворота и объявил, что <до> следующего утра никого со
     двора не выпустит. Скоро загремела музыка, двери в залу отворились и бал
     завязался. Хозяин и его приближенные сидели в углу, выпивая стакан за стаканом и
     любуясь веселостию молодежи. Старушки играли в карты. Кавалеров, как и везде,
     где не квартирует какой-нибудь уланской бригады, было менее, нежели дам, все
     мужчины годные на то были завербованы. Учитель между всеми отличался, он
     танцовал более всех, все барышни выбирали его и находили, что с ним очень ловко
     вальсировать. Несколько раз кружился он с Марьей Кириловною - и барышни
     насмешливо за ними примечали. Наконец около полуночи усталый хозяин прекратил
     танцы, приказал давать ужинать - а сам отправился спать.
      Отсутствие Кирила Петровича придало обществу более свободы и живости. Кавалеры
     осмелились занять место подле дам. Девицы смеялись и перешоптывались со своими
     соседами; дамы громко разговаривали через стол. Мужчины пили, спорили и хохотали
     - словом, ужин был чрезвычайно весел - и оставил по себе много приятных
     воспоминаний.
      Один только человек не участвовал в общей радости - Антон Пафнутьич сидел
     пасмурен и молчалив на своем месте, ел рассеянно и казался чрезвычайно
     беспокоен. Разговоры о разбойниках взволновали его воображение. Мы скоро увидим,
     что он имел достаточную причину их опасаться.
      Антон Пафнутьич, призывая господа в свидетели в том, что красная шкатулка его
     была пуста, не лгал и не согрешал - красная шкатулка точно была пуста, деньги,
     некогда в ней хранимые, перешли в кожаную суму, которую носил он на груди под
     рубашкой. Сею только предосторожностию успокоивал он свою недоверчивость ко всем
     и вечную боязнь. Будучи принужден остаться ночевать в чужом доме, он боялся,
     чтоб не отвели ему ночлега где-нибудь в уединенно<й> комнате, куда легко могли
     забраться воры, он искал глазами надежного товарища и выбрал наконец Дефоржа.
     Его наружность, обличающая силу, а пуще храбрость, им оказанная при встрече с
     медведем, о коем бедный Антон Пафнутьич не мог вспомнить без содрагания, решили
     его выбор. Когда встали изо стола, Антон Пафнутьич стал вертеться около молодого
     француза, покрякивая и откашливаясь, и наконец обратился к нему с изъяснением.
      - Гм, гм, нельзя ли, мусье, переночевать мне в вашей конурке, потому что
     извольте видеть - -
      - Que dйsire monsieur? - спросил Дефорж, учтиво ему поклонившись.
      - Эк беда, ты, мусье, по-русски еще не выучился. Же ве, муа, ше ву куше,
     понимаешь ли?
      - Monsieur, trиs volontiers, - отвечал Дефорж, - veuillez donner des ordres
     en consйquence.
      Антон Пафнутьич, очень довольный сво<ими> сведениями во французском языке,
     пошел тотчас распоряжаться.
      Гости стали прощаться между собою и каждый отправился в комнату, ему
     назначенную. А Антон Пафнутьич пошел с учителем во флигель. Ночь была темная.
     Дефорж освещал дорогу фонарем, Антон Пафнутьич шел за ним довольно бодро,
     прижимая изредко к груди потаенную суму - дабы удостовериться, что деньги его
     еще при нем.
      Пришед во флигель, учитель засветил свечу и оба стали раздеваться; между тем
     Антон Пафнутьич похаживал по комнате, осматривая замки и окна - и качая головою
     при сем неутешительном смотре. Двери запирались одною задвижкою, окна не имели
     еще двойных рам. Он попытался было жаловаться на то Дефоржу, но знания его во
     фр<анцузском> языке были слишком ограничены для столь сложного объяснения -
     француз его не понял, и Антон Пафнутьич принужден был оставить свои жалобы.
     Постели их стояли одна против другой, оба легли, и учитель потушил свечу.
      - Пуркуа ву туше, пуркуа ву туше, - закричал Антон Пафнутьич, спрягая с грехом
     пополам русский глагол тушу на французский лад. - Я не могу, дормир, в
     потемках. - Дефорж не понял его восклицаний и пожелал ему доброй ночи.
      - Проклятый басурман, - проворчал Спицын, закутываясь в одеяло. - Нужно ему
     было свечку тушить. Ему же хуже. Я спать не могу без огня. - Мусье, мусье, -
     продолжал он, - Же ве авек ву парле. - Но француз не отвечал и вскоре захрапел.
      - Храпит бестия француз, - подумал Антон Пафнутьич, - а мне так сон в ум
     нейдет. Того и гляди воры войд<ут> в открытые двери или влез<ут> в окно - а его,
     бестию, и пушками не добудишься. - Мусье! а, Мусье! - дьявол тебя побери.
      Антон Пафнутьич замолчал - усталость и винные пары мало по малу превозмогли
     его боязливость - он стал дремать, и вскоре глубокой сон овладел им совершенно.
      Странное готовилось ему пробуждение. Он чувствовал, сквозь сон, что кто-то
     тихонько дергал его за ворот рубашки. Антон Пафнутьич открыл глаза, и при лунном
     свете осеннего утра увидел перед собою Дефоржа: француз в одной руке держал
     
     

Главная Страницы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Хостинг от