отца, оставленного в глухой деревне, на руках глупой старухи и дворни,
     угрожаемого каким-то бедствием и угасающего без помощи в мучениях телесных и
     душевных. Владимир упрекал себя в преступном небрежении. Долго не получа<л> он
     от отца писем и не подумал о нем осведомиться, полагая его в разъездах или
     хозяйственных заботах.
      Он решился к нему ехать и даже выдти в отставку, если болезненное состояние
     отца потребует его присутствия. Товарищи, заметя его беспокойство, ушли.
     Владимир, оставшись один, написал просьбу об отпуске - закурил трубку и
     погрузился в глубокие размышления.
      Тот же день стал он хлопотать об отпуске <и> [через 3 дня был уж на большой
     дороге.]
      Владимир Андреевич приближался к той станции, с которой должен он был
     своротить на Кистеневку. Сердце его исполнено было печальных предчувствий, он
     боялся уже не застать отца в живых, он воображал грустный образ жизни, ожидающий
     его в деревне, глушь, безлюдие, бедность и хлопоты по делам, в коих он не знал
     никакого толку. Приехав на станцию, он вошел к смотрителю и спросил вольных
     лошадей. Смотритель осведомился куда надобно было ему ехать, и объявил, что
     лошади, присланные из Кистеневки, ожидали его уже четвертые сутки. Вскоре явился
     к Владимиру Андреевичу старый кучер Антон, некогда водивший его по конюшне, и
     смотревший за его маленькой лошадкою. Антон прослезился, увидя его, поклонился
     ему до земи, сказал ему, что старый его барин еще жив, и побежал запрягать
     лошадей. Владимир Андреевич отказался от предлагаемого завтрака и спешил
     отправиться. Антон повез его проселочными дорогами - и между ими завязался
     разговор.
      - Скажи, пожалуйста, Антон, какое дело у отца <мо>его с Троекуровым?
      - А бог их ведает, бат<юшка> Владимир Андреевич... Барин, слышь, не поладил с
     Кирилом Петровичем, а тот и подал в суд - хотя по часту он сам себе судия. Не
     наше холопье дело разбирать барские воли, а ей-богу, напрасно батюшка ваш пошел
     на Кирила Петровича, плетью обуха не перешибешь.
      - Так видно этот Кирила Петрович у вас делает что хочет?
      - И вестимо, барин - заседателя, слышь, он и в грош не ставит, исправник у
     него на посылках. Господа съезжаются к нему на поклон, и то сказать, было бы
     корыто, а свиньи-то будут.
      - Правда ли, что отымает он у нас имение?
      - Ох, барин, слышали так и мы. На днях покровский пономарь сказал на крестинах
     у нашего старосты: полно вам гулять; вот ужо приберет вас к рукам Кирила
     Петрович. Микита кузнец и сказал ему: и полно, Савельич, не печаль кума, не мути
     гостей - Кирила Петрович сам по себе, а Андрей Гаврилович сам по себе - а все мы
     божии да государевы; да ведь на чужой рот пуговицы не нашьешь.
      - Стало быть, вы не желаете перейти во владение Троекурову?
      - Во владение Кирилу Петровичу! Господь упаси и избави - у него часом и своим
     плохо приходится, а достанутся чужие, так он с них не только шкурку, да и мясо-
     то отдерет. - Нет, дай бог долго здравствовать Андрею Гавриловичу, а коли уж бог
     его приберет, так не надо нам никого, кроме тебя, наш кормилец. Не выдавай ты
     нас, а мы уж за тебя станем. - При сих словах Антон размахнул кнутом, тряхнул
     вожжами, и лошади его побежали крупной рысью.
      Тронутый преданностию старого кучера, Дубровский замолчал - и предался сно<ва>
     размышлениям. Прошло более часа - вдруг Гриша пробудил его восклицанием: Вот
     Покровское! Дубровский поднял голову. Он ехал берегом широкого озера, из
     которого вытекала речка и вдали извива<лась> между холмами; на одном из них над
     густою зеленью рощи возвышалась зеленая кровля и бельведер огромного каменного
     дома, на другом пятиглавая церковь и старинная колокольня; около разбросаны были
     деревенские избы с их огородами и колодезями. Дубровский узнал сии места - он
     вспомнил, что на сем самом холму играл он с маленькой Машей Троекуровой, которая
     была двумя годами его моложе и тогда уже обещала быть красавицей. Он хотел об
     ней осведомиться у Антона, но какая-то застенчивость удержала его.
      Подъехав к господскому дому, он увидел белое платье, мелькающее между
     деревьями сада. В это время Антон ударил по лошадям и, повинуясь честолюбию,
     общему и деревенским кучерам как и извозчикам, пустился во весь дух через мост и
     мимо села. Выехав из деревни, поднялись они на гору, и Владимир увидел березовую
     рощу, и влево на открытом месте серенький домик с красной кровлею; сердце в нем
     забилось; перед собою видел он Кистеневку и бедный дом своего отца.
      Через 10 минут въехал он на барский двор. Он смотрел вокруг себя с волнением
     неописанным. 12 лет не видал он своей родины. Березки, которые при нем только
     что были посажены около забора, выросли и стали теперь высокими ветвистыми
     деревьями. Двор, некогда украшенный тремя правильными цветниками, меж коими шла
     широкая дорога, тщательно выметаемая, обращен был в некошаный луг, на котором
     паслась опутанная лошадь. Собаки было залаяли, но, узнав Антона, умолкли и
     замахали косматыми хвостами. Дворня высыпала из людских изоб и окружила молодого
     барина с шумными изъявлениями радости. Насилу мог он продраться сквозь их
     усердную толпу, и взбежал на ветхое крыльцо; в сенях встретила его Егоровна и с
     плачем обняла своего воспитанника. - Здорово, здорово, няня, - повторял он,
     прижимая к сердцу добрую старуху, - что батюшка, где он? каков он?
      В эту минуту в залу вошел, насилу передвигая ноги, старик высокого роста,
     бледный и худой, в халате и колп<ак>е.
      - Здравствуй, Володька! - сказал он слабым голосом, и Владимир с жаром обнял
     отца своего. Радость произвела в больном слишком сильное потрясение, он ослабел,
     ноги под ним подкосились, и он бы упал, если бы сын не поддержал его.
      - Зачем ты встал с постели, - говорила ему Егоровна, - на ногах не стоишь, а
     туда же норови<шь>, куда и люди.
      Старика отнесли в спальню. Он силился с ним разговаривать, но мысли мешались в
     его голове, и слова не имели никакой связи. Он замолчал и впал в усыпление.
     Владимир поражен был его состоянием. Он расположился в его спальне - и просил
     оставить его наедине с от<цом>. Домашние повиновались, и тогда все обратились к
     Грише, и повели в людскую, где и угостили его по-деревенскому, со всевозможным
     радушием, измучив его вопросами и приветствиями.
     
     
     ГЛАВА IV.
     
      Где стол был яств, там гроб стоит.
     
      Несколько дней спустя после своего приезда молодой Дубровский хотел заняться
     делами, но отец его был не в состоянии дать ему нужные объяснения - у Андрея
     Гавриловича не было поверенного. Разбирая его бумаги, нашел он только первое
     письмо заседателя и черновой ответ на оное - из того не мог он получить ясное
     понятие о тяжбе, и решился ожидать последствий, надеясь на правоту самого дела.
      Между тем здоровье Андрея Гавриловича час от часу становилось хуже. Владимир
     предвидел его скорое разрушение и не отходил от старика, впадшего в совершенное
     детство.
      Между тем положеный срок прошел, и апеллация не была подана. Кистеневка
     
     

Главная Страницы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Хостинг от