всего подстрекало ее любопытство и воображение. Она не могла не сознаваться в
     том, что она очень ему нравилась; вероятно и он, с своим умом и опытностию, мог
     уже заметить, что она отличала его: каким же образом до сих пор не видала она
     его у своих ног и еще не слыхала его признания? Что удерживало его? робость,
     неразлучная с истинною любовию, гордость или кокетство хитрого волокиты? Это
     было для нее загадкою. Подумав хорошенько, она решила, что робость была
     единственной тому причиною, и положила ободрить его большею внимательностию и,
     смотря по обстоятельствам, даже нежностию. Она приуготовляла развязку самую
     неожиданную и с нетерпением ожидала минуты романического объяснения. Тайна,
     какого роду ни была бы, всегда тягостна женскому сердцу. Ее военные действия
     имели желаемый успех: по крайней мере, Бурмин впал в такую задумчивость, и
     черные глаза его с таким огнем останавливались на Марье Гавриловне, что
     решительная минута, казалось, уже близка. Соседи говорили о свадьбе, как о деле
     уже конченном, а добрая Прасковья Петровна радовалась, что дочь ее наконец нашла
     себе достойного жениха.
      Старушка сидела однажды одна в гостиной, раскладывая гран-пасьянс, как Бурмин
     вошел в комнату и тотчас осведомился о Марье Гавриловне. "Она в саду", отвечала
     старушка; "ёподите к ней, а я вас буду здесь ожидать". Бурмин пошел, а старушка
     перекрестилась и подумала: авось дело сегодня же кончится!
      Бурмин нашел Марью Гавриловну у пруда, под ивою, с книгою в руках и в белом
     платье, настоящей героинею романа. После первых вопросов, Марья Гавриловна
     нарочно перестала поддерживать разговор, усиливая таким образом взаимное
     замешательство, от которого можно было избавиться разве только незапным и
     решительным объяснением. Так и случилось: Бурмин, чувствуя затруднительность
     своего положения, объявил, что искал давно случая открыть ей свое сердце, и
     потребовал минуты внимания. Марья Гавриловна закрыла книгу и потупила глаза в
     знак согласия.
      "Я вас люблю", сказал Бурмин, "ёя вас люблю страстно..." (Марья Гавриловна
     покраснела и наклонила голову еще ниже). "Я поступил неосторожно, предаваясь
     милой привычке, привычке видеть и слышать вас ежедневно..." (Марья Гавриловна
     вспомнила первое письмо St.-Preux). "Теперь уже поздно противиться судьбе моей;
     воспоминание об вас, ваш милый, несравненный образ отныне будет мучением и
     отрадою жизни моей; но мне еще остается исполнить тяжелую обязанность, открыть
     вам ужасную тайну и положить между нами непреодолимую преграду..." - "Она всегда
     существовала", прервала с живостию Марья Гавриловна, "я никогда не могла быть
     вашею женою..." - "Знаю", отвечал он ей тихо, "знаю, что некогда вы любили, но
     смерть и три года сетований... Добрая, милая Марья Гавриловна! не старайтесь
     лишить меня последнего утешения: мысль, что вы бы согласились сделать мое
     счастие, если бы... молчите, ради бога, молчите. Вы терзаете меня. Да, я знаю, я
     чувствую, что вы были бы моею, но - я несчастнейшее создание... я женат!"
      Марья Гавриловна взглянула на него с удивлением.
      "Я женат", продолжал Бурмин: "я женат уже четвертый год и не знаю, кто моя
     жена, и где она, и должен ли свидеться с нею когда-нибудь!"
      "Что вы говорите?" - воскликнула Марья Гавриловна; "как это странно!
     Продолжайте; я расскажу после... но продолжайте, сделайте милость".
      "В начале 1812 года", сказал Бурмин, "я спешил в Вильну, где находился наш
     полк. Приехав однажды на станцию поздно вечером, я велел было поскорее
     закладывать лошадей, как вдруг поднялась ужасная мятель, и смотритель и ямщики
     советовали мне переждать. Я их послушался, но непонятное беспокойство овладело
     мною; казалось, кто-то меня так и толкал. Между тем мятель не унималась; я не
     вытерпел, приказал опять закладывать и поехал в самую бурю. Ямщику вздумалось
     ехать рекою, что должно было сократить нам путь тремя верстами. Берега были
     занесены; ямщик проехал мимо того места, где выезжали на дорогу, и таким образом
     очутились мы в незнакомой стороне. Буря не утихала; я увидел огонек, и велел
     ехать туда. Мы приехали в деревню; в деревянной церкви был огонь. Церковь была
     отворена, за оградой стояло несколько саней; по паперти ходили люди. "Сюда!
     сюда!" закричало несколько голосов. Я велел ямщику подъехать. "Помилуй, где ты
     замешкался?" сказал мне кто-то; "невеста в обмороке; поп не знает, что делать;
     мы готовы были ехать назад. Выходи же скорее". Я молча выпрыгнул из саней и
     вошел в церковь, слабо освещенную двумя или тремя свечами. Девушка сидела на
     лавочке в темном углу церкви; другая терла ей виски. "Слава богу", сказала эта,
     "насилу вы приехали. Чуть было вы барышню не уморили". Старый священник подошел
     ко мне с вопросом: "Прикажете начинать?" - "Начинайте, начинайте, батюшка",
     отвечал я рассеянно. Девушку подняли. Она показалась мне не дурна... Непонятная,
     непростительная ветренность... я стал подле нее перед налоем; священник
     торопился; трое мужчин и горничная поддерживали невесту и заняты были только ею.
     Нас обвенчали. "Поцалуйтесь", сказали нам. Жена моя обратила ко мне бледное свое
     лицо. Я хотел было ее поцаловать... Она вскрикнула: "Ай, не он! не он!" и упала
     без памяти. Свидетели устремили на меня испуганные глаза. Я повернулся, вышел из
     церкви безо всякого препятствия, бросился в кибитку и закричал: пошел!"
      "Боже мой!" закричала Марья Гавриловна: "и вы не знаете, что сделалось с
     бедной вашею женою?"
      "Не знаю", отвечал Бурмин: "не знаю, как зовут деревню, где я венчался; не
     помню, с которой станции поехал. В то время я так мало пологал важности в
     преступной моей проказе, что, отъехав от церкви, заснул, и проснулся на другой
     день поутру, на третьей уже станции. Слуга, бывший тогда со мною, умер в походе,
     так что я не имею и надежды отыскать ту, над которой подшутил я так жестоко, и
     которая теперь так жестоко отомщена".
      "Боже мой, боже мой!" сказала Марья Гавриловна, схватив его руку; "так это
     были вы! И вы не узнаете меня?"
      Бурмин побледнел... и бросился к ее ногам...
     
     
     
     ГРОБОВЩИК
     
     Не зрим ли каждый день гробов,
     Седин дряхлеющей вселенной?
      Державин.
     
      Последние пожитки гробовщика Адрияна Прохорова были взвалены на похоронные
     дроги, и тощая пара в четвертый раз потащилась с Басманной на Никитскую, куда
     гробовщик переселялся всем своим домом. Заперев лавку, прибил он к воротам
     объявление о том, что дом продается и отдается в наймы, и пешком отправился на
     новоселье. Приближаясь к желтому домику, так давно соблазнявшему его воображение
     
     и наконец купленному им за порядочную сумму, старый гробовщик чувствовал с
     удивлением, что сердце его не радовалось. Переступив за незнакомый порог и нашед
     в новом своем жилище суматоху, он вздохнул о ветхой лачужке, где в течении
     осьмнадцати лет все было заведено самым строгим порядком; стал бранить обеих
     своих дочерей и работницу за их медленность, и сам принялся им помогать. Вскоре
     порядок установился; кивот с образами, шкап с посудою, стол, диван и кровать
     
     

Главная Страницы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Хостинг от