Иван Петрович был росту среднего, глаза имел серые, волоса русые, нос прямой;
     лицом был бел и худощав.
      Вот, Милостивый Государь мой, все, что мог я припомнить, касательно образа
     жизни, занятий, нрава и наружности покойного соседа и приятеля моего. Но в
     случае, если заблагорассудите сделать из сего моего письма какое-либо
     употребление, всепокорнейше прошу никак имени моего не упоминать; ибо хотя я
     весьма уважаю и люблю сочинителей, но в сие звание вступить полагаю излишним и в
     мои лета неприличным. С истинным моим почтением и проч.
      1830 году Ноября 16.
      Село Ненарадово
     
      * Следует анекдот, коего мы не помещаем, полагая его излишним; впрочем уверяем
     читателя, что он ничего предосудительного памяти Ивана Петровича Белкина в себе
     не заключает.
      ** В самом деле, в рукописи г. Белкина над каждой повестию рукою автора
     надписано; слышно мною от такой-то особы (чин или звание и заглавные буквы
     имени и фамилии). Выписываем для любопытных изыскателей: Смотритель рассказан
     был ему титулярным советником А. Г. Н., Выстрел подполковником И. Л. П.,
     Гробовщик приказчиком Б. В., Мятель и Барышня девицею К. И. Т.
     
      Почитая долгом уважить волю почтенного друга автора нашего, приносим ему
     глубочайшую благодарность за доставленные нам известия, и надеемся, что публика
     оценит их искренность и добродушие.
      А. П.
     
     
      ВЫСТРЕЛ
     
     Стрелялись мы.
      Баратынский.
     
     Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался еще мой выстрел).
      Вечер на бивуаке.
     
      I.
     
      Мы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье,
     манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и
     карты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались
     друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего.
      Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было
     около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему
     перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой
     нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то
     таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя.
     Некогда он служил в гусарах, и даже счастливо; никто не знал причины, побудившей
     его выдти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно и
     расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сертуке, а держал
     открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух
     или трех блюд, изготовленных отставным солдатом, но шампанское лилось при том
     рекою. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о
     том его спрашивать. У него водились книги, большею частию военные, да романы. Он
     охотно давал их читать, никогда не требуя их назад; за то никогда не возвращал
     хозяину книги, им занятой. Главное упражнение его состояло в стрельбе из
     пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты
     пчелиные. Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки,
     где он жил. Искусство, до коего достиг он, было неимоверно, и если б он вызвался
     пулей сбить грушу с фуражки кого б то ни было, никто б в нашем полку не
     усумнился подставить ему своей головы. Разговор между нами касался часто
     поединков; Сильвио (так назову его) никогда в него не вмешивался. На вопрос,
     случалось ли ему драться, отвечал он сухо, что случалось, но в подробности не
     входил, и видно было, что таковые вопросы были ему неприятны. Мы полагали, что
     на совести его лежала какая-нибудь несчастная жертва его ужасного искусства.
     Впроччем нам и в голову не приходило подозревать в нем что-нибудь похожее на
     робость. Есть люди, коих одна наружность удаляет таковые подозрения. Нечаянный
     случай всех нас изумил.
      Однажды человек десять наших офицеров обедали у Сильвио. Пили по
     обыкновенному, то есть очень много; после обеда стали мы уговаривать хозяина
     прометать нам банк. Долго он отказывался, ибо никогда почти не играл; наконец
     велел подать карты, высыпал на стол полсотни червонцев и сел метать. Мы окружили
     его, и игра завязалась. Сильвио имел обыкновение за игрою хранить совершенное
     молчание, никогда не спорил и не объяснялся. Если понтеру случалось обсчитаться,
     то он тотчас или доплачивал достальное, или записывал лишнее. Мы уж это знали и
     не мешали ему хозяйничать по-своему; но между нами находился офицер, недавно к
     нам переведенный. Он, играя тут же, в рассеянности загнул лишний угол. Сильвио
     взял мел и уровнял счет по своему обыкновению. Офицер, думая, что он ошибся,
     пустился в объяснения Сильвио молча продолжал метать. Офицер, потеряв терпение,
     взял щетку и стер то, что казалось ему напрасно записанным. Сильвио взял мел и
     записал снова. Офицер, разгоряченный вином, игрою и смехом товарищей, почел себя
     жестоко обиженным, и в бешенстве схватив со стола медный шандал, пустил его в
     Сильвио, который едва успел отклониться от удара. Мы смутились. Сильвио встал
     побледнев от злости и с сверкающими глазами сказал: "милостивый государь,
     извольте выдти, и благодарите бога, что это случилось у меня в доме".
      Мы не сомневались в последствиях, и полагали нового товарища уже убитым.
     Офицер вышел вон, сказав, что за обиду готов отвечать, как будет угодно
     господину банкомету. Игра продолжалась еще несколько минут; но чувствуя, что
     хозяину было не до игры, мы отстали один за другим и разбрелись по квартирам,
     толкуя о скорой ваканции.
      На другой день в манеже мы спрашивали уже, жив ли еще бедный поручик, как сам
     он явился между нами; мы сделали ему тот же вопрос. Он отвечал, что об Сильвио
     не имел он еще никакого известия. Это нас удивило. Мы пошли к Сильвио и нашли
     его на дворе, сажающего пулю на пулю в туза, приклеенного к воротам. Он принял
     нас пообыкновенному, ни слова не говоря о вчерашнем происшедствии. Прошло три
     дня, поручик был еще жив. Мы с удивлением спрашивали: не ужели Сильвио не будет
     драться? Сильвио не дрался. Он довольствовался очень легким объяснением и
     помирился.
      Это было чрезвычайно повредило ему во мнении молодежи. Недостаток смелости
     менее всего извиняется молодыми людьми, которые в храбрости обыкновенно видят
     верх человеческих достоинств и извинение всевозможных пороков. Однакож мало по
     малу все было забыто, и Сильвио снова приобрел прежнее свое влияние.
      Один я не мог уже к нему приблизиться. Имея от природы романическое
     
     

Главная Страницы1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Хостинг от