В том же Лондоне королева Виктория немало способствовала популяризации хлороформа в качестве анестезирующего средства при хирургических операциях, согласившись на использование его при седьмых своих родах. Британия начала строить систему телеграфной связи в Индии и узаконила обязательную прививку против оспы. В Америке, в калифорнийских лесах, открыли самое высокое в мире дерево, Wellingtonia Gigantea. А в Уайтчепле, на улице Миддлсекс-стрит - известной более как Питтикоут-лейн, по названию знаменитого рынка, раскинувшегося на мощенной булыжником мостовой, - в семье иммигрантки из Литвы Варины Болеславене и портового грузчика Джона Лахли родился ребенок.
      Нельзя сказать, чтобы он стал желанным прибавлением в семье из шести человек, существовавших на десять шиллингов недельного жалованья Джона Лахли да еще на шиллинг-другой от продажи шарфов, что вязала Варина. Более того, во многих уголках мира в том же самом 1853 году такого младенца выкинули бы умирать, предоставив собственной судьбе. Не говоря уже о том, что родители не в состоянии были кормить, одевать и воспитывать его, ребенок родился с некоторыми физическими… скажем так, странностями. А лондонский Ист-Энд 1853 года относился к физическим отклонениям подозрительно, чтобы не сказать - враждебно. Повитуха, принимавшая роды, в ужасе ахнула, но так и не смогла ответить на первый инстинктивный вопрос изможденной матери: девочка или мальчик?
      Согласно статистике, один, из тысячи рождающихся детей имеет отклонения в развитии гениталий; порой эта цифра доходит до одного из пятисот. И хотя подлинные гермафродиты, обладающие гениталиями обоих полов, составляют ничтожный процент, они все же рождаются - примерно один на миллион новорожденных. Даже в современном, относительно цивилизованном обществе хирургическая коррекция физиологии таких детей может привести к расстройствам психики, повышает вероятность суицида, обостряет чувство неуверенности и стремление утаивать подлинную сексуальную природу человека.
      Лондонский Ист-Энд 1853 года представлял собой подобие выгребной ямы тогдашнего общества. Беднота со всего мира ютилась в переполненных ночлежках по десять - двенадцать душ на комнату, дралась, пила и совокуплялась с грубыми моряками, щедро делившимися с ними всеми известными человечеству заболеваниями.
      Женщины, носившие под сердцем не рожденных еще детей, принимали медицинские снадобья, содержавшие стрихнин и мышьяк, а также тяжелые металлы вроде свинца. Мужчины, отцы этих детей, работали на плавильнях или судоверфях, также заражавших воду и почву тяжелыми металлами. Санитарно-технические системы сводились к открытым ямам, в которые сбрасывались неочищенные отходы, и вырытым рядом колодцам, из которых брали воду для питья. В таких районах развивающиеся в утробах матерей эмбрионы подвергались угрозе самых различных генетических отклонений.
      Вот так и вышло, что родившийся в 1853 году в Уайтчепле, после долгих споров и множества проклятий в адрес Бога, позволившего такому уроду родиться, а также пьяных скандалов, увенчавшихся избиением женщины, произведшей этого несчастного на свет, младенец был окрещен Джоном Болеславом Лахли и принят сыном в семью, в которой уже имелось четверо сестер-бесприданниц. Он сумел выжить и возмужать в условиях Ист-Энда, что потребовало от него не только сил и воли. Разумеется, не имеющий ярко выраженного пола ребенок рос здесь не более невинным, чем его более удачливые сверстники. Поэтому, выросши, Джон Лахли поклялся себе в том, что никогда, никогда не спустит миру то, что тот с ним сделал.
     
     ***
     
      Тихим дождливым субботним утром 1888 года д-р Джон Лахли, давно уже выкинувший из своего имени иностранного “Болеслава”, сидел в обставленной со вкусом гостиной уютного дома на Кливленд-стрит в Лондоне. Напротив него сидел пациент, и доктор кипел от скрытого раздражения, что так бездарно проходит утро, одновременно с нетерпением ожидая новой встречи с другим клиентом, который привнесет наконец в его жизнь все то, о чем он так давно мечтал.
      Несмотря на горевший в камине огонь, в комнате было холодно и сыро. Как правило, август выдавался в Лондоне погожий: цветут цветы, теплый ветер уносит прочь туман, угольный дым и зябкую сырость ранней осени. Однако в тот-год непрерывные дожди и грозы донимали южную Англию несколько месяцев подряд, терзали болью ревматиков, а надежды на лето все таяли - оно все не наступало и не наступало, а потом вдруг кончилось, так и не начавшись. Джону Лахли смертельно наскучило выслушивать бесконечные жалобы на здоровье - с него хватило и прошедшей зимы.
      Доктор Джон Лахли вообще терпеть не мог дураков и нытиков, но они платили по счетам - и очень даже неплохо платили, - и потому он сидел в полутемной приемной и улыбался, улыбался, улыбался в ответ на бесконечный поток нытиков, улыбаясь еще сильнее, когда получал от них деньги. Мечты его при этом витали в совсем другой полутемной комнате, где его обнимали руки Альберта Виктора, целовал рот Альберта Виктора, а социальный статус Альберта Виктора обещал соответствующее награждение - и все это находилось в его власти.
      Он продолжал старательно улыбаться на протяжении последнего часа, если не больше, с внимательным, понимающим видом выслушивая излияния этого чертова ливерпульского идиота. Едва переступив порог, тот начал жаловаться на свое здоровье, на свои болячки, на свои лекарства, на свои простуды и дрожь в руках, на зуд в коже и головную боль…
      Всего этого вполне хватало, чтобы свести с ума даже здорового человека, что, по мнению Джона Лахли - которое он тем не менее держал при себе, - уже давно случилось с этим жалким торговцем хлопком. Последнее, на что жаловался мистер Джеймс Мейбрик, была ипохондрия. Этот кретин ежедневно глотал устрашающее количество стрихнина и мышьяка, прописанных ему другим полоумным, врачом по фамилии Хоппер, в виде целебных порошков. Надо же додуматься: прописать пять или шесть чудовищных доз мышьяка в день! Словно этого было недостаточно, Мейбрик покупал у своего аптекаря еще и пилюли с мышьяком. И в довершение всего этот чертов идиот поглощал целыми флаконами так называемый сироп Феллоу - дешевое снадобье, продававшееся буквально в каждой аптеке и состоявшее преимущественно из стрихнина с мышьяком.
      При этом Мейбрик был настолько туп, что искренне не мог понять, почему это он испытывает очевидные признаки острого отравления мышьяком! “Боже, - думал Лахли, - дай мне терпения иметь дело с готовыми платить пациентами, ждущими от меня любых ответов, кроме самых очевидных!” Если бы он просто сказал этому полоумному: “Да прекрати ты принимать этот чертов мышьяк!” - Мейбрик исчез бы, а вместе с ним и его денежки, и нога его никогда больше не ступила бы на порог Лахли. Разумеется, жить ему оставалось совсем немного - вне зависимости от того, будет он и дальше принимать свои ядовитые лекарства или нет.
      А раз уж идиоту все равно предстояла смерть от мышьяка, он мог и заплатить Лахли за привилегию убеждать его в обратном.
     
     

Главная 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200