Наконец его положили на какую-то холодную, жесткую поверхность. Он так и не мог пошевелиться. Кто-то снял повязку с его глаз, позволив ему смотреть. Поначалу ему показалось, что за время этого полубессознательного путешествия сюда он ослеп, ибо в какое помещение его ни принесли, в нем царила непроглядная тьма. Потом, по мере того как глаза его привыкали к ней, он начал различать светлые точки. Свечи. Свечи? Он поморгал несколько раз, стараясь стряхнуть с ресниц высохшие слезы, и увидел теперь поблескивающие золотые драпировки, образовывавшие маленькую комнату, освещенную свечами - сотнями свечей. В комнате было тепло - свечи не могли давать столько тепла, - и... он ощущал сам себя дураком, признаваясь в этом... даже уютно.
      "Ничего себе уют, когда тебя спеленали, как мумию, и ты не можешь даже пошевелиться!"
      Потом он заметил прямо перед собой невысокий помост - достаточно широкий для того, чтобы на нем свободно разместились семь человек. В настоящий момент на нем стояли всего шестеро, оставив посередине просвет для кого-то неизвестного. Все шестеро были мужчинами - разного роста и сложения, в черном - включая лица, - но безошибочно мужского пола.
      "Значит, те, кто принес меня сюда".
      Шарканье множества ног и дыхание подсказали Скитеру, что посмотреть собралась целая толпа. Посмотреть? На что?
      Он вздрогнул и выглянул. Ему никогда еще не приходилось спускаться на Вокзале ниже уровня спортзалов и тира - сказывалось его монгольское предубеждение к замкнутым пространствам. Должно быть, они находились ниже, на техническом уровне, - ничего, кроме труб, электрических разводок, компьютерных кабелей повсюду. Из-за них потолок над головой казался паутиной, сплетенной гигантским, но - увы! - совершенно безумным пауком.
      Скитер снова вздрогнул.
      Он никогда не любил пауков.
      А попадаться к ним в паутину - еще меньше.
      В это самое мгновение золотой занавес за помостом раздвинулся, пропуская внутрь черноту... нет, стройную фигуру в черном. Похоже, спектакль начинается. Скитер с трудом сглотнул накопившуюся во рту слюну.
      Ему сильно мешал этот проклятый кляп. Он посмотрел на семь фигур в черном, постоянно ощущая присутствие в этом маленьком пространстве десятков других людей.
      "Это суд, - понял, содрогнувшись, Скитер. - Это суд, а это судьи. А возможно, и присяжные разом". Вероятность того, что его приговорят без права на защиту, была велика - но за какое преступление? И каков будет приговор? Скитер столько всякого пережил за несколько последних дней, что уже не доверял своим глазам: безмолвные судьи в черном, груда чего-то, напоминающего пыточные инструменты, в стороне, аккуратно уложенный, зловещий моток каната - в самый раз для того, чтобы вздернуть на нем человека...
      Скитер, клаустрофобия которого удвоилась, тщетно барахтался, в то время как подсознание услужливо шептало ему, что любая из труб или бетонных балок над головой может с успехом сойти за виселицу. Да и без кляпа - кто услышал бы его голос из недр вокзала, там, где бетон опирается на скалы Гималаев, врастая в них?
      Ну что ж, Скитер сумел выжить в кровавой бойне, сполна потешив зрителей за их деньги; он выиграл эту чертову лавровую корону и солидный приз - выиграл красиво и чисто. Ему даже удалось освободить Маркуса, живого и невредимого, если не считать застывшего в глазах отчаяния...
      Скитер не ожидал особенной благодарности от бывшего раба, и он не мог винить Маркуса в стремлении забыть те несколько недель, когда обстоятельства и его дурацкая галльская гордость заставили его снова надеть рабское ярмо. В полном соответствии с этими ожиданиями Маркус и не демонстрировал какой-то особенной, необычайной благодарности. Пара кружек пива, но никакой чрезмерной благодарности. Да, Скитер предвидел это, и так оно и вышло.
      Не без некоторой горечи Скитер пожалел, что не может унаследовать часть характера своего бывшего друга.
      Но даже в самых мрачных размышлениях о грядущей реакции Маркуса Скитер не мог предвидеть такого. Даже в самых жутких своих снах.
      Прежде чем он успел подготовиться, низкий мужской голос заговорил что-то на языке столь древнем, что Скитер не понял из его речи ни единого слова. Когда судья в черном изложил свой вердикт и вернулся на место, вперед выступил другой. Слава Богу, этот хоть как-то говорил по-английски.
      - Я повторю для вас по-английски слова нашего ученого коллеги, Чензиры Уми, писца из Египта времен фараонов. Ибо английский стал теперь вынужденно языком нашего общения, необходимым для того, чтобы выжить; позже я изложу собственные соображения.
      Скитер не узнал ни первый голос, ни второй. В животе у него было противное ощущение, словно он сидел в пикирующем самолете.
      - Чензира Уми подал свой голос против этого человека, самого обыкновенного вора и мошенника. Ему надлежало бы отсечь обе руки, дабы он не мог больше красть ими и совершать прочие богохульственные деяния, недостойные почитателя самого Сета, Темного, убийцы даже Господа нашего, мудрого и всеведущего Осириса. Таковы слова Чензиры Уми.
     
     

Главная 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200