Тоббо вздрогнул. Тсссс... как можно? Вспомнилась последняя встреча с графом. Тот завернул, охотясь. Перекусил, угостил огнянкой, расспросил, растет ли бык да злой ли? И уже на пороге: "Ты, Тоббо, помни... Сам виноват, сам судьбу выбрал. И болтай поменьше". Подмигнул и уехал. Граф Вудрин дан-Баэль. Вудри Равный. Вудри Степняк. Мразь. Предатель. Мелькнуло перед глазами то, что виделось во снах: падающий шестопер, кровь, петля. И - в красном цвете: обугленные руины, кольчужники-лазоревые, задравшие лапы к небу. Белое, искаженное ужасом мясогубое лицо. Кровавая полоса поперек бороды. Получи! Нет. Забудь, Тоббо. Забудь. В пепле деревни. А те, кто уцелел - пашут. А те, кто не согнулся - в степи, в Златогорье, в Поречье - бродят волками, каждый сам по себе. Нет вожаков. Забудь. Все прошло. И не повторится. Эх, Багряный, Багряный... Шуршание за дверью, словно кто-то отползает. Тоббо опустил ноги с лежанки, нащупал растоптанные башмаки, натянул исподнее. Взял топор. Оказалось, зря. Потому что за дверью было пусто. Степь серебрилась и переливалась темно-зеленым, на востоке начинало светлеть. До утра еще было долго. - Кто здесь? Молчание. Но куст у калитки слегка примят. Кто там: друг или враг? Неважно. Скорее всего, несчастный бродяга, бегущий в степь. Тоббо раздвинул кусты. И увидел. Они лежали кучкой, аккуратно сложенные. Круглый щит с золотым колосом. Меч. Латы. Все - багряное, точно отблеск заката. И поверх всего - глухой шлем с узкими прорезями для глаз, увенчанный глубоко насаженной короной, сплетенной из колосьев. На глазах Тоббо плавилось все это и текло в пламени костра под утробный вой, несущийся из-под расплывающегося шлема. Потом почернело и стало похоже не на латы, а на громадный нарост на боку старого дерева. Умерла в огне колдовская сталь. Но вот же - лежат. Багряные, гладкие, словно только что из кузни... Тоббо поднял шлем. Он был странно легким. И таким же - панцирь. И не тяжелее - щит. И меч тоже - легкий и тупой. Так вот почему Багряный никогда не обнажал его... С поддельным мечом шел. Крови лишней, выходит, не хотел. Жалел мразей. А они его пожалели? Лицо пастуха стало страшным. Прав был отец Ллан. Вот только больно уж мягок был... Тоббо повертел бесполезную двуручную игрушку. Зашвырнул далеко в траву. Вернулся в хижину. Жена, сидя на лежанке, глядела испуганно. Не умеет иначе, хотя Тоббо давно уж не бьет ее: слишком ясно помнятся ласковые руки, вытирающие горящие клейма влажной тряпицей, пахнущей травами. Тогда, встав на ноги, он впервые поцеловал жену. - Собери поесть. Да побольше. Жена негромко охнула. - Тихо! Затвердевший голос мужа сорвал женщину с места, она засуетилась у печи. Мясо, сыр, пряные травы. Тоббо опустился на колени и, подсунув нож в щель, оттянул присыпанную землей доску. Меч. Настоящий. Тяжелый, с простой рукоятью. С месяц назад неведомый бедолага так и не смог отбиться от стаи. Наутро Тоббо закопал останки и прихватил то, что не погрызло зверье. Взял и меч, хотя за такую штуку по нынешним временам не поздоровится даже бычьему пастуху. Зачем взял? Так. Степь все же. А оно вот как обернулось. С котомкой в одной руку и мечом в другой, он оглянулся. Захотелось сказать что-то хорошее, но Тоббо не знал особенных слов и поэтому сказал только: - Не плачь... А она, уловив в голосе непривычное, всхлипнула чуть громче. И попросила: - Не уходи... Тоббо потоптался на месте. Распахнул дверь. - Не могу. Нужно. Помолчал. И, уже шагнув за порог, добавил: - Вернулся король.